По-моему, он выглядел как законченный придурок, и, когда мы переходили улицу, я так ему и сказал:
— А что это у тебя за хеллоуинский прикид?
Он остановился прямо посреди мостовой:
— Блин, тебе что, непременно нужно оскорбить?
— Да ладно тебе, Фрейзер, сойди с дороги. А то еще задавят, и что мне потом с тобой делать?
Всю дорогу до паба «Красный лев», что напротив киностудии, Фрейзер дулся и, только переступив порог, заявил:
— Так и быть, полагаюсь на твой выбор.
На самом деле я этот паб не выбирал. Это была всего лишь ближайшая открытая забегаловка, о чем я и сообщил Фрейзеру.
— Иногда они сами нас выбирают, не так ли?
В ответ он посмотрел на меня как на отпетого негодяя.
А ведь я сказал чистую правду. Это место кишело бесами. Даже так: кишмя кишело. И фотографии мертвых комедиантов ничуть не помогали. Кто, по-вашему, придумывает все эти комедии? Определенно не счастливчики, верно?
— Можем пойти в «Дрэйтон», — сказал Фрейзер. — Там на кухне работал Хо Ши Мин.
Я сказал ему, что на Хо Ши Мина мне насрать. Заказал бокал красного вина, а он — пинту «Фуллерза». Кто-то в дальней части паба отпустил грубую шуточку насчет его шляпы, и Фрейзер ее снял. Он выпил полпинты, прежде чем спросил, брызжа слюной:
— Какого хрена ты не отвечал на мои записки? Я писал, писал, писал! А ты ни разу не ответил.
— Это было давным-давно, — сказал я, отряхивая от его слюней лацкан пиджака.
— А куда ты подевался? Никому ни звука — и пропал, а? Весь колледж гудел: где же он, куда исчез Уильям Хини?
— Ну…
— Ты даже этой Мэнди ничего не сказал, а? Нет ведь?
«Этой Мэнди», ну надо же.
— Не сказал.
— Ты разбил ей сердце. Ты это знаешь, да? Она не могла поверить, что ты ее так жестоко кинул. Уверен, ты и представить не можешь, каково ей пришлось.
— Могу.
— Ладно, не слишком-то радуйся. Будь уверен, она мигом нашла тебе замену.
Как тут не вспомнить, почему я когда-то разбил ему нос.
— Дик Феллоуз тебе что-нибудь говорил?
— Нет. А что?
Я не снизошел до ответа. Вместо этого я растолковал ему всю историю: дескать, я был вынужден бросить колледж, потому что все это было для меня слишком сложно и я боялся рехнуться. Не знаю, клюнул ли Фрейзер на эту лесть. Он немного похвастался тем, каких трудов ему стоило получить диплом. О том, что случилось на чердаке Фрайарзфилд-Лоджа, он не упомянул даже мельком. Мы заказали еще выпивки. Потом он снова начал причитать насчет Мэнди, и я сам не заметил, как схлестнулся с ним во второй раз:
— Слушай, Фрейзер, уж тебе ли не знать, почему я смылся. Ты ведь в курсе, что произошло с теми девушками. Уж кто-кто, а ты в курсе.
Его лицо стало пунцовым как свекла. На губах запузырились клочья пены. Он грохнул бокалом о стол. Пиво едва не перелилось через край.
— Так то-то же и оно! В том-то все и дело!
— Да в чем же?
Теперь чуть ли не все выпивохи в пабе внимательно смотрели на нас. Фрейзер, казалось, этого не замечал.
— Я же только и делал, что писал тебе об этом. Во всех своих записках, на которые ты плевать хотел!
— А что там было? О чем ты мне писал?
И когда Фрейзер наконец пересказал мне, что было в тех записках, я чуть не грохнулся со стула.
ГЛАВА 25
Мы с Вэл возились в офисе с бумагами, готовясь к ежегодному общему собранию нашей организации, и тут ко мне неожиданно пожаловал Моррисон (для вас — коммандер столичной полиции Моррисон, для меня — просто Тони). Признаться, я никогда не знаю, как к нему обращаться: коммандер Моррисон или Тони, как предпочитает он сам. |