— Слава те господи, — сказал я Джезу. — Я сперва подумал, что это из-за книг.

— Верно. Верно. — Он медленно провел рукой по лицу, словно умывался.

— Каких книг? — поинтересовалась Сара.

— Нам с тобой нужно состряпать историю, Джез. Другого выхода нет.

— Я стану посмешищем, — сказал он.

— Нет, мы представим эту историю в нужном свете. Правительство делает так сплошь и рядом.

— Помнится, ты говорил, что это называется враньем, — бесцеремонно сказала Сара.

— Да, мы будем врать. Скажем, что писали стихи вместе. Мол, обычно поэты предпочитают оставаться наедине со своими горестями, и потому в литературе не сложилось традиции поэтического соавторства, а мы попытались это изменить. Дескать, мы опасались, что такие стихи никто не воспримет всерьез. Будучи весьма замкнутым человеком, я не хотел связываться с демоном славы и был только рад, что Джез взял роль поэта на себя. Отметим, что Т. С. Элиот и Эзра Паунд делали то же самое.

— Это правда? — спросил Мо.

— Да какая разница, правда или нет? — сказал я.

Мы все пили вино, и я, при поддержке кухонного кабинета советников, составил письменное заявление. Мо внес свой вклад, сочинив для меня боязнь путешествий. Сара отыскала в книгах, что Эзра Паунд и впрямь как минимум вдвое сократил плаксивую поэму Элиота, прежде чем та увидела свет. Джез, изменивший название одного из ранних стишков, с воодушевлением описал это как акт коллективного творчества, где я выступал как автор первой версии стихотворения, а он — второй. Под конец вечера я уже и сам поверил во всю эту ахинею.

Когда наше заявление общими усилиями было готово, я перезвонил журналисту, но напоролся на автоответчик и решил, что он уже ушел домой. Так что я послал ему эту телегу по электронной почте и пошел спать, оставив Джеза пить вино и расслабляться с детворой до утра.

— От Штына что-нибудь слышно? — спросил я его, прежде чем отправиться на боковую.

— Ни звука.

Фото Джеза, напечатанное в газетах, было гораздо крупнее моего. Оно и понятно — он куда импозантнее. Меня же засняли на фоне моего дома, и видок у меня был смурной и обывательский. Снимок появился в «Обсервер» в разделе, посвященном искусству. Если бы вы присмотрелись к этому кадру, то заметили бы в углу тень свежеприбывшего беса. Хотя возможно, это была самая заурядная, нормальная тень, ведь фотограф приехал под конец дня, когда солнце уже садилось. В любом случае на нее никто не обратил внимания.

Джез отменил несколько поэтических вечеров, а один или два человека вообразили, будто их одурачили. Не пойму, как так можно: на мой взгляд, дураками они выставили себя еще тогда, когда мои никчемные вирши вскружили им голову. С другой стороны, если раньше они считали эти стихи хорошими, то у них и теперь не было причин менять свое мнение.

Я признался во всем Ясмин. В смысле, только насчет этой аферы, а не во всем прочем, боже упаси.

— И только-то? — сказала она. — Я думала, ты хотел рассказать мне что-то важное.

Самое противное, что я стал известен как автор своих стихов. По ошибке прослыть поэтом — последнее, чего мне хотелось в этой жизни. Такая стыдоба. А уж если речь заходит об откровенно эротических строчках — вообще туши свет. Вэл в офисе целых два дня прятала от меня глаза. Не иначе, ей где-то попался стишок про секретарш в клетчатых юбках. Которые она частенько носила.

ГЛАВА 28

Что ж, по крайней мере, теперь мы знали, кто и зачем о нас повсюду вынюхивал.