Она попробовала отстраниться, задетая его страшным голосом.

— Самое тихое место — это морг. На кладбище хоть птицы поют…

Рябинин отвернулся от неё, как оттолкнулся и вновь пошёл хрустеть по кабинету.

— Горе у меня…

— Заболела, да?

— При чём тут заболела…

— У тебя рак? Рак у родственников, у близких? Ах, нет. Тогда нет и горя.

— Судить меня будут!

— Это не горе, это неприятность.

Он понимал, что эти слова не для неё, которая, видимо, за неприятность полагала спущенную петлю на чулке. Но других слов у него не было, и помочь он ей не мог, отчего злился ещё больше.

Впрочем, он лукавил самому себе — мог бы помочь. Например, снять трубку и ещё раз позвонить инспектору Петельникову, своему другу, и попросить нет, не замять дело и не прикрыть — а лишь вникнуть, вглядеться и вдуматься в собранные материалы. В конце концов, добровольная явка с краденым кольцом… Петельников бы всё понял.

Или мог бы придумать ей версию, которых знал сотни. Скажем, завтра является Жанна в милицию, приносит кольцо и рассказывает, как обнаружила его в рукавичке. Или в зимнем сапоге… Попробуй докажи, что кольцо туда не завалилось…

Но Рябинин знал, что не снимет трубку и не придумает ей версию.

— Неужели вам меня не жалко? — спросила она так отдалённо, что её слова показались эхом.

— Мне маму твою жалко, — вырвалось у него.

Но Жанна этих слов вроде бы не заметила.

— Пусть я ошибаюсь… Но разве у вас не было заблуждений юности?

Рябинин чуть не улыбнулся — им, далёким заблуждениям юности. Да и есть ли они, эти заблуждения? Он не отказался ни от одного из них. А если и отказался, то лишь потому, что с годами поглупел.

— Мои заблуждения были иными.

— Что же мне делать… — сказала она, уже не слушая его.

— Идти с кольцом в милицию и всё рассказать.

Рябинин тихо и виновато сел за стол. И чтобы не видеть ни её, ни своего кабинета, он снял очки и стал их протирать сильно, будто полировал платком вогнутые стёкла. Прошла минута, другая, а Рябинин всё тёр и тёр — стёкла бы потоньшали, будь его платок абразивным. Когда чистейшие очки он надел и глянул через стол, то увидел надменную, почти незнакомую женщину: глаза прищурены и пусты, арочки бровей вскинуты изломом, губы улыбаются сжато…

— Сергей Георгиевич, плохой вы следователь…

— Возможно, — покладисто согласился он.

— Одну мелочь не заметили…

Рябинин только вздохнул — за свои следственные годы много он не заметил мелочей и не мелочей.

— Откуда я могла знать об изъяне, о сколе, когда брала бриллиант?

— Потом глянула.

— Что ж, я с собой лупу ношу?

— Могла дома рассмотреть.

— Нет, Сергей Георгиевич.

— А что же?

— Бриллиант мой.

Он усмехнулся, догадавшись: её последняя ложь, спасительная ложь. Жанна хотела остаться в его глазах честной и уйти из этого кабинета так же гордо, как и вошла. Он подавил глупую усмешку, решив ей помочь:

— А я догадался, что ты меня весь день разыгрываешь.

Она протянула ему руку и показала на пальце след от кольца.

— Ага, — согласился Рябинин, с далёкой опаской, что цепь её неправды ещё не кончилась.

— Я говорила вам про свадьбу… Помните, как Георгий выпил шампанское, а на дне лежали ключи от квартиры? На дне моего бокала оказалось кольцо с бриллиантом.