Все это вышло из-за Тэта Соуера, молодого боцмана с корабля "Лицци и Анни". Положим, он сам себя так называет, но, конечно, не будь он зятем нашего шкипера, то его стали бы называть совсем иначе… Просто, выгнали бы вон. Мне пришлось несколько раз с ним говорить о том, о сем, ну а в последний раз я так обругал его, что настоящий мужчина этого никогда не простит… даже такая стриженая обезьяна, как он. Ну и отомстил же он мне…

Мы поссорились в предпоследний раз, как они здесь были; когда они снова приехали сюда на прошлой неделе, я ясно заметил, что он не забыл обиды. Встретив меня, он сделал вид, что не видит меня; когда же я ему объяснил, что я с ним сделаю, если он еще раз подвернется мне под руку, он ответил, что принял меня за мешок с картофелем, прогуливающийся на паре кем-то выкинутых ног. Мерзкий же у него язык… глупый… мерзкий…

После этого я, конечно, перестал на него обращать внимание, что его очень рассердило. Все что я мог сделать, я сделал: заставив его прождать, — когда он звонил у ворот в эту ночь, — с без четверти 12-ти ночи до половины первого, пока я, наконец, услышал звонок и открыл ему.

После того, как я его впустил, мы с ним проговорили с полчаса. По крайней мере, он говорил. Когда я замечал, что он уставал, я произносил "пст", и он подбодрялся и становился опять таким же свежим, как и раньше. В конце концов, он окончательно запнулся и отправился на борт, грозя мне своими маленькими кулаченками, и, сказав мне, что расправился бы со мною, как следует, если бы не боялся неприятных толков.

На следующий вечер, придя на службу, я остановился у ворот, чтобы многозначительно улыбнуться ему, когда он будет проходить мимо. Нет ничего обиднее подходяще состроенной улыбки; но милорд не показывался и, улыбнувшись по ошибке какому-то извозчику, я вынужден был скрыться на некоторое время, пока тот не ушел.

Когда я снова вышел, то на берегу никого не было, так что я спокойно уселся за воротами, но не успел я взяться за свою трубку, как увидел мальчишку, подходившего ко мне с сумкой в руках. Красивый мальчуган, лет 15-ти, мило одетый в костюм из саржи. Я не успел оглянуться, как он оказался уже около меня и, поставив свою сумку, посмотрел на меня с застенчивой улыбкой.

— Добрый вечер, капитан, — сказал он.

Не он первый делал эту ошибку; люди постарше его принимали меня за капитана.

— Добрый вечер, мой мальчик, — ответил я.

— Не нуждаетесь-ли вы в кают-юнге, — дрожащим голосом сказал он.

— В кают-юнге? — переспросил я, — не нуждаюсь и нем.

— Я убежал из дому, чтобы попасть на море, — сказал он. — Теперь я боюсь, что меня преследуют. Можно мне пройти?

Прежде, чем я успел сказать нет, сумка и он уже прошли. Не успел я оглянуться, как он уже был в конторе и стоял там скрестив руки, еле переводя дух.

— Почему вы удрали из дому? — спросил я. — Разве они плохо обращались с вами?

— Плохо обращались со мною? — смеясь, произнес он. — Ну нет, я убежден, что мой отец бегает теперь по всему городу, и предлагает награду тому, кто меня отыщет. Он не отдал бы меня и за тысячу фунтов.

Тут я развесил уши; не отрицаю этого. Но всякий поступил бы так же.

— Присядь, — сказал я ему, положив на пол несколько книг за одной из конторок. — Садись и поговорим.

Мы долго говорили, но мне не удалось убедить его вернуться. Его голова была битком набита коралловыми островами, контрабандистами, пиратами и иностранными портами. Он сказал, что жаждет увидеть свет и летающих рыб.

— Я люблю синие волны, — твердил он. — Небесно-синие волны, вот чего я хочу.