– Мы используем только натуральное дерево, – запротестовал Берген.

– Ничего, скоро перейдете на заменители, – пообещал Дэл. – Деревьев почти не осталось. А возить бревна с другой планеты не очень‑то выгодно.

Вот тогда‑то Берген и задал вопрос, который вертелся на языке все это время:

– Это правда, что тебе предлагали сомек?

– Они чуть силой меня туда не засунули. Только рулоном холста и отбился.

– Так, значит, ты и вправду отказался? – уточнил Берген, с трудом веря услышанному.

– Отказался. Даже не один, целых три раза отказывался. Они все угомониться не могли: «Десять лет под сомеком! Пятнадцать лет под сомеком!» А что мне с этого сна? Я не умею рисовать во сне.

– Но, Дэл… – попытался убедить его Берген. – Сомек – ведь это, по существу, бессмертие. Вот я, к примеру, сейчас перехожу на десять лет сна и лишь один год бодрствования, и это означает, что пятьдесят мне исполнится лишь через три сотни лет! Три столетия пройдет, а я буду жив! И наверняка протяну еще лет пятьсот. Я стану свидетелем расцвета и падения Империи, увижу полотна тысяч художников, отделенных друг от друга веками. Я разорву узы времен…

– Узы времен. Неплохо сказано. Ты в восторге от прогресса. Поздравляю. И желаю всего наилучшего. Счастливых сновидений, да будет тебе сон в руку.

– Молитва типичного капиталиста, – добавила Трив, улыбнувшись и подложив в тарелку Бергена салата.

– Но, Берген, пока ты летишь над водой, подобно камешку, пущенному умелой рукой, оставляя еле заметные круги и практически не касаясь поверхности – пока твой мозг занят проблемой, как бы проскакать подольше, я буду плыть. Я люблю плавать. Это позволяет мне почувствовать воду, погрузиться в нее. Это требует недюжинных сил. Но когда я уйду из этого мира, а это случится, когда тебе и тридцати не будет, то, уверен, останутся жить мои полотна.

– Бессмертие в иной форме – не мелковато ли?

– Мои картины – это мелковато?

– Нет, – признался Берген.

– Тогда доедай, взгляни еще раз на мои полотна и возвращайся обратно. Строй свои города‑гиганты до тех пор, пока весь мир не затянет сталью и планета не засияет в пространстве, словно звезда. В этом тоже есть своя красота, и твое творение переживет тебя. Живи как знаешь. Но скажи мне, Берген, когда ты последний раз прыгал в озеро голышом?

– Да, такого я не вытворял уже много‑много лет, – расхохотался Берген.

– А я проделал это не далее как сегодня утром.

– В твоем‑то возрасте?! – изумился Берген и тут же пожалел о сказанном. Не потому, что Дэл обиделся – он, казалось, пропустил это восклицание мимо ушей. Берген пожалел о своих словах потому, что они были концом всякой надежды на дальнейшую дружбу. Дэл, который изображал на полотнах прекрасные деревья‑хлысты, сильно постарел. Еще пара лет – и он окончательно превратится в старика; линиям их жизней уже не суждено пересечься – разве что по чистой случайности. Трив, и та была ближе Бергену. «А ведь я, – вдруг понял Берген, – именно я строю эти города».

Поздним вечером, расставаясь с Бергеном, как с добрым другом, шутя и подсмеиваясь совсем как в старые времена, Дэл вдруг спросил (и голос его стал неожиданно серьезным):

– Берген, а ты все еще рисуешь?

Берген покачал головой:

– Совсем замотался, ни секунды свободной. Но скажу честно – будь у меня твой талант, Дэл, я бы нашел время.