Так, с вилами, он и прибежал к соседу:

– Сажай, Григорьич, Нюрку на лисапед – пусть катит к участковому, да поскорей! Бандит у меня в доме, ищут его!

Через минуту четырнадцатилетняя Нюрка уже крутила педали, направляя «лисапед» к центральной усадьбе.

…Шалый тем временем, раздевшись по пояс, плескался под рукомойником в сенях.

– Вот это тебе подойдет? – заискивающе спросила Катря, появившись в дверном проеме с мужниной сорочкой.

– Мне все подойдет! Штаны да пиджак какой подыщи, и сапоги поновей!

Мысленно проклиная мужа («Куда запропастился, старый черт?!»), Катря пошла в спальню, отворила видавший виды шифоньер. Костюм у Павла был один‑единственный, явно не по размеру, и было его жалко до слез. Вспомнилась ей вдруг зимняя ночь сорок третьего, когда в их дом пришли полицаи и рылись в сундуке, отбирая пригодные вещи; мать с отцом молча сидели у стены под иконами, а она, четырехлетняя тогда девочка, с любопытством разглядывала вооруженных людей в щелочку между занавесками на печи.

– Давай, давай, теть Катря! Я вернусь – новый ему куплю, мне сейчас позарез нужно.

– Когда ты вернешься‑то, Леонид? Меня уж тогда, поди, на свете не будет.

– Не каркай! – Шалый подошел к шкафу, бросил на кровать полотенце и, сняв с вешалки пиджак, прикинул на себя: – В самый раз.

– А ну, повесь на место! – раздался голос хозяина от двери. Павло стоял, угрожающе выставив вилы, и зло смотрел на племянника.

– Ты чего, дядя…

– И не дядя я тебе, бандит! Какой я тебе дядя? Вешай пинжак и брысь отседова! Ну?!

Шалый рассвирепел, швырнул пиджак на руки Катре.

– Вот значит как, да? – шагнул к неприветливому родственнику. – Ну пырни! Пырни, сволота!.. Только матери потом моей не забудь отписать, мол, замочил сынка собственными руками. Тебе за меня премию дадут! Навозу осенью купишь!..

– Ты мать‑то не поминай, пащенок!

Сократив дистанцию, Шалый ухватился за вилы и рванул на себя, но хозяин выпустил из рук оружие только после того, как получил удар ногой в пах, вскрикнул и ткнулся лбом в пол.

– Давай одежду! И пожрать собери! Быстро! – заорал Шалый, широко замахнувшись вилами: опусти он их на спину хозяина – пригвоздил бы к полу.

Катря закричала, взмолилась, похватала с вешалок все, что нужно. Достала из сундука неношеные хромачи.

– Родственники, падлы, бля!.. – рычал Шалый, одеваясь. – Никак по‑хорошему не хотите! В гробу я вас видал!..

Через три минуты он был одет‑обут, отстранил тетку, выгреб из холодильника сало, яйца, забрал полкаравая, недоеденную картошку из миски.

– Ружье у него есть? – затянув хозяйский сидор, зыркнул на Катрю.

– Не… нету, Леня! Нету ружья! – клятвенно заверила та и перекрестилась для пущей убедительности. – В прошлом году приказ вышел по сельсовету…

– Ладно! – Он выбрал нож подлинней, сунул за голенище. – Бывайте, не чахните! Спасибо за хлеб‑соль. Скажете кому, что я у вас был – порешу! Падлы, бля!.. Родственнички, в рот вам дышло!

Он рванул дверь и вышел в сени как раз в тот момент, когда «Днепр» участкового уже стрекотал у ворот. Определив фуражку с околышем, он выматерился, рванул назад в дом; прыжком подскочив к тетке, схватил ее за волосы, отбросил поднявшегося было хозяина ударом сапога.

– А ну, пошла! – Катря ощутила на горле прикосновение холодного металла. – Вперед! Рыпнешься – полосну!

С трудом переставляя ноги, она вышла на порог.