Казалось, долине не будет конца, но беспокойство подхлестывало, и к закату Влад вышел на берег Большой Мойвы.

8

Десять дней бродил по лесам Шалый, десять ночей спал в хуторских амбарах и шалашах, срываясь с места всякий раз, когда слышались шум мотора или человеческие шаги. То и дело мелькала мысль пойти, сдаться – ведь не убивал же! Но четыре года отсидки за разбой тягостно напоминали о себе, а теперь к «сто сорок шестой» приплюсуются три отягчающих: «по предварительному сговору группой лиц», «с применением оружия» (его «наган» в «бардачке» «Урала» уже наверняка нашли) и «лицом, ранее совершившим разбой». Тянуло на все пятнадцать лет усиленного, а этого в его двадцать пять – ой, как не хотелось!

На десятые сутки он оказался близ Выселок. Здесь жили дальние родственники Шаловых – двоюродная тетка Катря и дядька Павло. Дождавшись темноты, он прошел краем деревни до усадьбы, огляделся и проскользнул в калитку.

– Кто? – не сразу отозвался женский голос.

– Я, теть Катря, Ленька.

– Какой еще…

– Да Ленька я, Шалов, открывай!

Женщина уронила что‑то на пол в темных сенях, лязгнула засовом.

– Здрасьте, вечер добрый, – осклабился Шалый. – Не ждали?

Пожилая крестьянка отступила вглубь, потеряв дар речи.

– Не признали меня, что ль?

– Отчего ж… Входи, входи, Леня! – растерянно заговорила она, оглядываясь в поисках не то иконы, не то чего‑нибудь тяжелого. – Ты… ты как к нам… в командировку или как?

– Да не, я тут неподалеку на трассе обломался. Вызвал аварийную, покуда приедут – дай, думаю, зайду. Поесть чего дадите?

Женщина метнулась на кухню, застучала кастрюлями, словно обрадовавшись, что нашлось занятие, за которым можно спрятать испуг.

– Как живете‑то? Ничего? – походя спросил Шалый, разглядывая себя в зеркале. Щетина, запавшие глаза, черные разводы на лбу и на щеках, солома в волосах, изорванная, перепачканная джинсовая рубаха способны были испугать кого угодно. Сразу понял, что Катря в сказку о поломке не поверила.

– Ничего живем, как все, – ответила она. – Тебя‑то что на похоронах Василя не было?

«Знает, – понял он. – Раз была в Могилеве, значит, про все знает!»

– Припозднился, не успел, – отбрехался, поморщившись: разговор продолжать не хотелось – поесть бы да уйти поскорей.

Она высыпала в миску теплую еще бульбу, поставила сметану в горшке и, опустившись на лавку, сочувственно посмотрела на родственника:

– Ну и как ты теперь‑то? Куда?

– Там видно будет. Спрашивали обо мне?

– А то как же! Милиция тебя ищет, Ленька. Везде ищет. Перевернул машину‑то с людьми – зачем убег? Надо было пойти повиниться.

Он навалился на еду – так голодный волк, случайно забредший на подворье, торопится набить брюхо до расправы. Далекая тетка и раньше была для него не более чем предметом.

– Дядя Павел где?

– Вышел. Не знаю, спала я, – она с беспокойством провела глазами по черным стеклам окошек.

…Хозяин слышал из хлева, как скрипнула калитка, чей‑то голос попросил впустить; ополоснув в корыте руки, поспешил с вилами наперевес к дому. Здесь, на отшибе, к ним захаживали нечасто, особенно в такое время суток. Осторожно заглянув в окно, он увидел перемазанного, заросшего мужика. Жена беспокойно оглядывалась по углам.

«Ленька! – сообразил наконец. – Ленька‑бандит! Ховается, видать, от властей».

Леньку он за человека не считал.