Влад добежал до аптеки, свернул в Касьяновский проезд, срезал угол по двору частного дома и оказался на рыночной площади. Его черные лавсановые брюки с иероглифами, фирменная футболка уже примелькались в квартале, изредка ему приветливо махали знакомые, провожали взглядами пацаны, но он не замечал никого вокруг – бег позволял побыть в одиночестве.

В тихом пешеходном переулке неподалеку от базара Влад догнал женщину.

– Доброе утро, Зоя Александровна, – забрал у нее сумки. – Давайте, я вам помогу.

– Спасибо.

Лет ей было тридцать пять, еще совсем недавно она была красивой и претендовала на одну из первых леди города. Сейчас же лицо ее осунулось, глаза затуманила скорбь, ранние морщины придавали лицу выражение обиды.

– Мехов моя фамилия, я друг Сашки Земцова, – торопливо объяснил он. – Разве у вас нет машины?

– Есть, но я никогда на ней не ездила.

– Не умеете?

– Не хочу. Подрастут сыновья, будут меня возить. А вас я помню. В прошлом году муж водил меня на соревнования во Дворец спорта. Вы там победили. Вы всегда побеждаете?

Он усмехнулся:

. – Не во всем. Зоя Александровна, можно у вас спросить?.. О том дне, когда Анатолий Борисович уехал…

Женщина тяжело вздохнула и попыталась забрать сумки у Влада:

– Знаете, меня уже столько раз об этом спрашивали в прокуратуре. Вначале Рутберг, потом какой‑то Кормухин, потом из УБЭП или КГБ…

– Постойте, Зоя Александровна. – Влад остановился, но сумки не отдал. – Я не из прокуратуры. Мой друг Саня Земцов, вы же его знаете?..

– Знаю. И что же?

– А, действительно. Бог простит его убийц. Он у нас добрый, всех любит одинаково, всех прощает. За то, что Саню подвесили на дыбе, ломали ему пальцы, избивали ногами и металлическими прутьями, потом подключили в электросеть – пока у него не лопнуло сердце. А потом ему выстрелили в голову – на всякий случай, чтобы не воскрес, как Иисус Христос. Он Христом не был, страдал не за все человечество, а только чтобы не выдать вашего мужа. И не выдал. Оставил жену и малолетнюю дочь. По‑дурацки, получается, погиб – шеф‑то его назавтра все равно застрелился. Да?

– О чем вы хотели меня спросить? – остановившись у скамейки в проходном дворе, все‑таки решилась она на разговор.

– Директор службы безопасности рассказывал, что перед самоубийством он говорил с вами по телефону.

– Да. Сказал, чтобы я продала дачу и машину и что доверенности на мое имя лежат у него на столе. И все.

– А… каким числом оформлены эти доверенности?

– Девятым июня.

– Вы просили его об этом?

– Нет, я ничего не знала.

– Зоя Александровна, у него были враги?

– Все спрашивают об этом в первую очередь, – скривила она губы в горькой усмешке. – В последнее время он старался не выходить из дома без особой необходимости. Но необходимость такая возникала каждый день, работала московская комиссия – все пытались доказать, что дела объединения из ряда вон плохи, а избрание Кожухова незаконно. Подключили местную прокуратуру, все пересчитывали, потом прогорел банк, без конца звонили по телефону из Прибалтики, из Москвы, все требовали металл или возврата денег, а на продукцию наложили арест; банк отказывал в перечислениях – председатель уже пошел на альянс с Минфином… Не очень я понимаю, что там происходило, я окончила музучилище, а в последние пять лет не работала вообще, – она устало опустилась на скамейку, сцепила руки; на безымянном пальце правой руки желтело обручальное кольцо.