– Врёшь, выберемся, – отплёвываясь, фыркнул он. – Живая? Вот и живи дальше!

Лысину ободрала льдина, но ничего. Он плыл и тянул девчушку за собой. Побарахтался, переворачиваясь, заполз на край льда, вытянул наполовину Филю: она беспомощно трепыхалась, больше мешая, но и это ничего – пусть.

– Ничего, ничего, – приговаривал Антон.

И ведь он её вытащил! Совершенно мокрую, явно напуганную насмерть, но чудом не потерявшую не только рюкзак, но и ни один из растоптанных сапог. Вытащил, посадил рядом с собой и приказал:

– Раздевайся, я отвернусь! Потом мою куртку наденешь и ботинки. Размер, конечно… Ну, не до размера, быстро раздевайся!

Филя кивнула, с трудом сбросила рюкзак на снег: мокрые лямки цеплялись за куртку, норовя вывернуть её наизнанку. Потом расстегнулась и начала стаскивать сапожки, вылила из одного остатки воды, из второго, хозяйственно поставила их рядом. Стянула носки. Если ручки казались птичьими, то уж сведённые судорогой синий ноги были и вовсе лапками.

– Быстрее, быстрее, всё снимай!

Шапку долой, теперь куртка полетела на снег. Антон закрыл глаза. Не было усталости, не чувствовалась скованная уже ледяным ветерком собственная одежда, всё ерунда, всё мираж.

И смерти – нет. Не соврала уважаемая Десима Павловна. Эх, сейчас бы то самое «Дыхание Бога»… И отдать его девчонке, пусть желания загадывает, у неё они наверняка есть.

Странно, почему не слышно возни? Как тихо она ни раздевается, всё-таки что-то должно быть. Или он ещё и оглох, в придачу к остальному?

Он разлепил веки, протёр глаза застывшим коркой рукавом и огляделся.

Никого. Совсем никого. И никаких следов Фили с её странными игрушками и аж тремя зрачками для устрашения пожилых покойников.

Полынья была на месте, обломки льда – тоже: один вон сполз в воду и плавал там теперь кусочком печения в чае, медленно растворяясь. И след волоком видно, это он, старый дурак, из воды и выбирался.

А больше – ничего. Антон, не вставая, дотянулся до сухой куртки и с трудом напялил её на себя. Не от мороза, просто чтобы не бросать здесь одежду.

И заплакал, тихо, беззвучно, словно себе не веря – как это вообще получилось? Он же спас её, спас, спас… Но, видимо, неудачно.

Ветер швырял в лицо плохо слепленные снежки, солёные слёзы застывали на безволосых веках коркой, мешая смотреть, обнимали лицо маской, стягивая мёртвую кожу.

Пора было идти дальше.

4

Когда стемнело, Мякиш даже не заметил. Весь его путь от полыньи слился в одну мерцающую снегом, мутную полосу. Кажется, он переставлял ноги. Кажется, это помогало двигаться куда-то в пелену бурана, иногда спотыкаясь, падая, но неизменно поднимаясь – сперва на четвереньки, по-собачьи тряся залепленным лицом, потом на колени, а затем уже и вставать.

Дыхание в какой-то момент кончилось, но это было не важно. Теперь в голове оставалась одна-единственная мысль, тонкий писк комара: «Тётя Марта». Шаг за шагом, ещё и ещё.

Снежная равнина потемнела, видимость – и так плохая – упала почти до нуля. Возможно, он шёл по кругу, иногда казалось, что давно заблудился и теперь топает назад, что уже прошёл мимо павильона станции и уходит в какие-то неизречимые дали, где не найти ничего и никого.

– Попробуй больше не думать. Совсем. Вообще, – бормотал он себе под нос. Открытые постоянно глаза заледенели, не мигали. Одежда под курткой и штаны давно издавали шуршание на морозе, иногда трескаясь на сгибах: тепла от Антона не было, поэтому от движения промороженная одежда ломалась. Капюшон он отбросил, толку с него не было, а видно и так плохо.