Софья встретила его на пороге в одной ночной сорочке, подозрительно потянула носом.

— От тебя бензином воняет. Куда ходил? — Она увидела в его руке ружье. — Что это?!

— Ничего, все в порядке, — успокоил он женщину, прислоняя ружье к крыльцу. — Братья хотели поджечь дом деда и машину, пришлось их урезонивать.

— Ты… их?..

— Помял немножко, — небрежно отмахнулся Глеб. — Ружье отобрал, посоветовал уехать, они пообещали.

— Представляю себе, как ты им советовал! А если не уедут?

— Тогда я поговорю с ними еще раз. — Голос Тарасова стал жестким. — Не бери в голову, я знаю, что делаю. Помоги лучше смыть грязь и бензин.

Софья послушно принесла ведро с водой и мыло, и Глеб с удовольствием вымылся под струями холодной колодезной воды.

— Вот теперь пойдем спать. Подъем в шесть часов.

Софья прижалась к нему, шепнула:

— Ты, оказывается, умеешь наживать врагов.

— Не только, — возразил он. — С нормальными людьми я дружу. Но никому не позволю нагличать до беспредела!

Софья вздрогнула.

— Ты так говоришь…

— Как?

— С ненавистью!

— Это не ненависть, это отношение к подлецам и негодяям. Я никогда никого не обижал зря.

Софья прижалась к нему сильней.

— Обними меня…

Тарасов поцеловал ее и поднял на руки.

Никогда прежде ему не было так хорошо, как в этот августовский день на пасеке деда.

Ушли прочь заботы и тревоги, забылись невзгоды и стычки с разного рода подонками, не приходили мрачные мысли о грядущем возвращении в отряд. Ничто не могло нарушить возникший союз двух сердец и двух аур, ни одно тревожное ощущение не могло поколебать атмосферы дружелюбия, нежности, радости и уюта, царившей вокруг. В душе Тарасова пели птицы и летали ангелы.

Впрочем, такие же чувства владели и Софьей, с улыбкой наблюдавшей за счастливо игравшими в тени деревьев девочками. Акулина и Оленька, похожие друг на друга, как сестры, ловили бабочек и стрекоз, собирали букеты цветов, играли в бадминтон, раскладывали бумажных кукол, помогали деду ухаживать за пчелами, совершенно их не боясь, и занимались другими важными делами, то и дело подбегая к взрослым и показывая им то букашку необычной расцветки, то цветок.

Глеб же и Софья были заняты собой, погрузившись в сонный покой природы, купались в ручье неподалеку, любили друг друга, отойдя в лес на километр от пасеки, а потом загорали, снова купались, помогали Евстигнею Палычу переставлять ульи и собирать мед, и разговаривали — не могли наговориться, и просто смотрели в небо, лежа на траве бок о бок, — не могли насмотреться.

И было им удивительно, до жути хорошо!

Глеб рассказал о своих взаимоотношениях с бывшей женой, поделился воспоминаниями о детстве, пресекая попытки Софьи расспросить его о работе. Она тоже вспомнила детство и рассказала о случае с бабушкой, которая давным-давно, в начале века, купила дом в деревне у одной странной старухи, оказавшейся настоящей колдуньей.

— Про нее соседи судачили, — говорила Софья, — что она, мол, в церковь ходит, молится, а черта не забывает. Да моя бабуля тогда молодая была и не побоялась. Отдала деньги за хату, а старуха каждый день к ней ходит и ходит, что-то в сарае перебирает. С месяц, наверное, ходила, пока бабуле не надоело. Вот бабушка и сказала: «Домна Патрикеевна, вы хату продали и деньги получили, так больше сюда не ходите. Если вам что нужно, я из сарая все принесу». Старухе это не понравилось.