— Здесь по крайней мере хоть что-то получаешь за свои деньги, — устало сказала Ева и уронила косточку.

Подумать только! Живешь и достигаешь совершеннолетия, не зная, что на свете есть Сорренто! Конечно, слышишь о нем, но не испытываешь при этом томления в груди.

После поездки в Италию никто не сможет сказать в моем присутствии «Сорренто» без того, чтобы воздух не начинал мерцать вокруг меня, а сладостные голоса звать издалека… Так что я застываю как потерянная на месте и только вспоминаю.

Я поднялась на борт белого парохода в гавани Неаполя, не подозревая, что направляюсь в райские кущи. О, конечно, это было красиво, и наш белый пароход, и ярко-голубое море, сверкающее на солнце! И там виднелись хорошо известный конус Везувия, и скалистый обрывистый силуэт острова Капри, и высокие отвесные черные стены полуострова Сорренто.

Но я не знала, что направляюсь в райские кущи. Я вообще ничего не знала. Это произошло позднее, когда мы с Евой стояли на террасе отеля, где росли большие платаны. Словно птичье гнездо, прилепился отель к самой вершине скалы, и далеко-далеко внизу у подножия обрывистого горного склона слышалось, как вздыхает Средиземное море. Волны тихо бились о скалу, нашептывая нам свои древние тайны. Напротив нас, по другую сторону залива, вздымал свою голову к небу Везувий, а небо на закате мерцало, переливаясь разными цветами — бирюзовым и розовым, сизым и фисташковым. Сумерки наступили быстро, и по другую сторону вод длинной сверкающей цепью начали зажигаться огни Неаполя. Оттуда внизу скользили к причалу рыбачьи лодки. С нашей вышины они казались игрушечными корабликами, брошенными и забытыми каким-то маленьким мальчиком, уставшим от игр. Рыбаки в лодках перекликались, и голоса их в вечерней тишине слышались так близко, словно они стояли рядом с нами.

Счастлива я была или несчастна? Трудно быть по-настоящему несчастной, если Земля преподносит своим горюющим детям такие пейзажи!

Ева в белом платье тихо стояла на террасе, перегнувшись через перила. Задумчивым взглядом смотрела она вниз на рыбачьи лодки. А может, глаза ее были печальны? А может, несмотря на все, она грустила, что вскоре ей придется уничтожить для меня всю прелесть этого чудесного вечера?

— Ева, — дрожащим голосом спросила я, — Леннарт очень влюблен в тебя?

Она вздрогнула, сердито повернулась ко мне и прошипела:

— Будь любезна, повтори еще раз, что ты сказала!

— Я имею в виду только… — заикаясь, начала я, — я имею в виду, что если ты и он… если все между вами решено, то…

Ева подбоченилась и нахмурила брови.

— На твоем месте я обратилась бы к врачу, — заявила она. — Тебе еще не мерещатся маленькие белые крольчата или, может быть, ты мнишь себя Наполеоном?

— О Ева! — в отчаянии воскликнула я. — Ведь я видела вас вчера вечером в погребке, в «Ульпии»!

— Ну и что?!

— Я поняла… — пролепетала я. — Я думала, что..

— Ты поняла, и ты думала… — повторила Ева. — Воистину ничего хорошего не бывает, когда такие эксцентричные девчонки, как ты, начинают думать! Думать буду я!

— Но почему ты мне соврала, что у тебя болит голова?

— У меня и вправду болела голова! Я чувствовала, что сойду с ума, если проведу целый вечер с Виктором Мальмином. Но через две минуты после вашего ухода позвонил Леннарт.