Ранение немецкого солдата, достаточно серьезное уже в то время, когда он вышел из полевого лазарета, вызвало осложнение от длительных переходов, усталости и отсутствия лечения, так что, по заключению врача и хирурга Виллер-Котре, г-на Лекосса и г-на Реналя, ему было предписано остановиться в родном городе рассказчика этой истории.

Молодого иностранца хотели отправить в больницу, но он выказал такое отвращение к этому заведению, что папаша Гийом (его в то время называли просто Гийомом, поскольку он был тогда красивым молодым человеком лет двадцати восьми — тридцати) сам предложил ему остаться в Фазаньем дворе.

Так называлось в 1808 году тогдашнее жилище Гийома, расположенное примерно в четверти льё от города, под самыми красивыми и большими деревьями той части леса, что сейчас называют парком.

Среди причин, вызвавших у Фридриха Блюма — так звали раненого — столь непреодолимое отвращение к больнице, были не только опрятность хозяина дома и его молодой жены и не только великолепный воздух Фазаньего двора и прелестный вид, открывающийся из его комнаты на цветочные клумбы и зеленые деревья леса. Главной причиной был очаровательный цветок, словно сорванный на одной из этих клумб, цветок по имени Роза Ватрен.

Ну а девушка, видя, как этот красивый молодой человек, такой бледный и страдающий, готов лечь на убогие носилки и отправиться в больницу, испытала такую боль, что сердце ее не выдержало и она прибежала к брату со слезами на глазах, умоляюще сложив руки и не решаясь произнести ни слова. Однако молчание ее было куда убедительнее, чем любые самые настойчивые просьбы, выраженные словами.

Ватрен понял, что происходит в душе его сестры, и, уступая желанию девушки, а еще больше — тому чувству сострадания, которое всегда можно найти в душе людей, живущих в удалении и уединении, он согласился на то, чтобы молодой баденец остался в Фазаньем дворе.

С этой минуты, по молчаливому соглашению, жена Ватрена полностью взяла на себя все работы по хозяйству и заботы о трехлетнем сынишке Бернаре, а Роза, этот прелестный лесной цветок, посвятила все свое время уходу за раненым.

Рана была — да простит нам читатель несколько научных терминов, которые придется употребить, — итак, рана была от пули: она пробила мыщелок берцовой кости, прошла через апоневроз fascia lata и застряла в глубине тканей, вызвав сильное воспаление.

Вначале хирурги решили, что бедренная кость раздроблена, и хотели удалить ее. Но молодой человек не согласился на операцию, пугавшую его, причем не столько непременной в таких случаях болью, сколько мыслью о пожизненной инвалидности. Он заявил, что предпочитает умереть. Ну а поскольку он имел дело с французскими хирургами и им было в общем-то все равно, умрет он или выживет, они оставили его в полевом лазарете, где мало-помалу пуля — употреблю снова научный термин — внедрилась в мышечные ткани, окруженная апоневрической секрецией.

Тем временем пришел приказ отправить пленных во Францию. Все они, раненые и здоровые, были размещены в повозках и отправлены по месту назначения, и Фридрих Блюм был в числе всех прочих. Таким образом он проделал двести льё. Но когда он прибыл в Виллер-Котре, страдания его стали столь невыносимы, что он не смог ехать дальше.

К счастью, то, что могло показаться ухудшением, было, напротив, началом выздоровления. Пуля то ли в результате какого-то резкого усилия, то ли под тяжестью собственного веса прорвала свою необычную оболочку и опустилась вдоль мышечных перегородок, повредив при этом мышечную ткань.

Понятно, однако, что такое чудо природы, такое необыкновенное выздоровление, совершенное самим организмом, не могло произойти быстро и безболезненно. Три месяца раненый лежал в горячке, потом мало-помалу появились признаки явного улучшения. Он смог подняться, дойти сначала до окна, потом до двери, потом выйти из дома, потом пройтись, опираясь на руку Розы Ватрен, под большими деревьями, окружавшими Фазаний двор.