Кавалер, в свою очередь, схватил за руку Мориса и с силой, какой нельзя было предполагать в его худеньком теле, заставил его нагнуться к своему уху.

Был уже четвертый час утра. Между зрителями оставались большие промежутки, там и сям свечи гасли, повергая разные части зала в темноту. Одной из самых темных частей была та, где стояли кавалер и Морис, приготовившийся его слушать.

— Зачем же вы здесь? К чему пришли вы сюда? Ведь у вас сердце не тигра, — сказал кавалер.

— Увы! — отвечал Морис. — Я пришел узнать, что случилось с одной несчастной женщиной.

— Да, да! Верно, с той, которую муж втолкнул в камеру королевы!.. Которая была схвачена на моих глазах!

— Женевьева?

— Да, Женевьева.

— Значит, Женевьева в тюрьме, ее принес в жертву муж, убил Диксмер! О, я понимаю все! Теперь я все понимаю… Кавалер, расскажите мне, что случилось, скажите, где она, где я могу отыскать ее? Кавалер, эта женщина — жизнь моя, понимаете ли?

— Извольте. Я видел ее, я был там, когда ее арестовали… Я также пришел с намерением увести королеву, но два наших плана, которые мы не могли сообщить друг другу, повредили один другому вместо того, чтобы взаимно помогать.

— И вы не спасли ее, вашу сестру Женевьеву?

— Разве мог я? Меня отделяла от нее железная решетка!.. О, если бы вы были там, если бы могли соединить ваши силы с моими — нам уступила бы проклятая решетка, и мы спасли бы их обеих…

— Женевьева! Женевьева! — говорил Морис и потом, посмотрев на Мезон Ружа с невыразимой яростью, спросил:

— А что сделалось с Диксмером?

— Не знаю. Он убежал в одну сторону, а я в другую.

— О, если когда-нибудь он попадется мне!., — проговорил Морис, стиснув зубы.

— Понимаю… Но дело Женевьевы еще не пропало, между тем как королева… Послушайте, Морис, вы человек с сердцем, человек сильный, у вас есть друзья… Морис, умоляю вас, помогите мне спасти королеву!..

— Вы еще думаете об этом?

— Морис! Женевьева умоляет вас моим голосом!

— О, не произносите этого имени! Как знать, может быть, вы, подобно Диксмеру, пожертвовали этой женщиной!

— Милостивый государь, — с гордостью отвечал кавалер. — Если я посвящаю себя чьей-либо защите, то жертвую только одним собою.

В это время дверь зала отворилась снова. Морис хотел было отвечать, но кавалер велел ему молчать и, бледный, едва держась на ногих, оперся о его руку.

— О, — прошептал кавалер, — я чувствую, что у меня не хватит сил…

— Мужайтесь и держитесь, или вы пропали! — сказал Морис.

Действительно, трибунал возвратился, и весть о его возвращении распространилась по коридорам и на галереях. Толпа снова хлынула в зал, и свечи как будто сами собою ожили в это решительное мгновение.

Королеву опять ввели в зал. Она стояла прямо, неподвижно, высокомерно, со сверкающими глазами и сжатыми губами.

Ей прочитали приговор, осуждавший ее на смерть.

Она выслушала, не бледнея, не пошевелив бровями, ни один мускул на лице не обнаружил ее душевного волнения. Потом она обернулась к кавалеру, послала ему долгий и красноречивый взгляд, как будто благодаря этого человека, которого она всегда видела живой статуей преданности, и, опершись на руку жандармского офицера, командовавшего вооруженной охраной, спокойно и с достоинством вышла из судилища.

Морис испустил длинный вздох.

— Слава богу! — сказал он. — В ее объяснении ничто не повредило Женевьеве, еще есть надежда.