— Но скажите, наконец, чего же вы хотите, гражданин?

— Сегодня утром вы пойдете в Консьержери, не так ли?

— Да! Меня звал привратник.

— И знаете зачем?

— Вероятно, к какому-нибудь больному, умирающему, быть может, приговоренному к смерти.

— Именно так, вас ждет особа, приговоренная к смерти.

Престарелый священник с удивлением посмотрел на кавалера.

— Но, позвольте, знаете ли вы, кто та особа? — продолжал Мезон Руж.

— Нет… не знаю.

— Так я скажу вам — королева.

Аббат испустил крик горести.

— Королева!.. О, боже мой!

— Да, королева! Я справлялся, который священник будет исповедовать ее, узнал и прибежал сюда.

— Чего же вы хотите от меня? — спросил священник, испуганный взволнованным голосом кавалера.

— Я хочу… нет, я хочу… я вас прошу, умоляю…

— О чем же?

— Провести меня к ее величеству.

— Да вы с ума сошли!.. — вскричал аббат. — Вы погубите меня и погибнете сами.

— Не бойтесь.

— Над ней свершен приговор — и все кончено.

— Знаю, и не за тем хочу я видеть ее, чтобы спасти, но… выслушайте же меня, отец! Вы не слушаете!

— Не слушаю, потому что вы просите невозможного; не слушаю, потому что вы говорите как безумец; не слушаю, потому что вы ужасаете меня…

— Успокойтесь, отец, — сказал молодой человек, стараясь, в свою очередь, быть спокойнее. — Поверьте, я сохранил весь свой рассудок. Королева погибла — знаю; но если бы только на одну секунду я мог упасть к ее ногам — это спасло бы мою жизнь; если же я не увижу ее — лишу себя жизни, а так как вы будете причиной моего отчаяния, то, значит, вы убьете разом и тело и душу.

— Но, сын мой, — сказал священник, — вы требуете, чтобы я пожертвовал своей жизнью!.. Как я ни стар, но мое существование еще нужно для многих несчастных; как я ни стар, но добровольно идти на смерть было бы самоубийством.

— Не отказывайте мне, отец, — возразил кавалер… — Послушайте, вам нужен аколит, прислужник… Возьмите меня.

Священник пробовал собраться с твердостью, начинавшей изменять ему.

— Нет, — сказал он. — Это значило бы изменить моему долгу. Я присягал Конституции, клялся из глубины сердца и совести. Бедная приговоренная женщина — преступная королева; я бы согласился умереть, если бы смерть моя могла быть полезна моему ближнему, но я не хочу изменять своему долгу.

— Но, — вскричал кавалер, — говорю вам, повторяю, клянусь, что я не хочу спасать королеву. Клянусь над этим Евангелием, перед этим распятием, что я не хочу препятствовать ее смерти.

— В таком случае, чего же хотите вы? — спросил старец, растроганный этим выражением неподдельного отчаяния.

— Выслушайте, — сказал кавалер, у которого вся душа, казалось, перешла в слова. — Она была моей благодетельницей, она питала ко мне некоторую привязанность… Увидеть меня в последний час, я уверен, было бы для нее утешением.

— Только этого и хотите вы? — спросил священник.

— Только.

— И не затеваете никакого заговора для освобождения королевы?

— Никакого. Я христианин, отец, и если в сердце моем есть хоть тень обмана, если я надеюсь, что королева будет жива, если я хоть сколько-нибудь способствую этому, то накажет меня бог вечным проклятием.