– Приходите завтра вечером – мама сегодня на даче, но завтра вернётся, и тётю Зину мы тоже пригласим. Она живёт недалеко, на Петра Комарова. – Взмах рукой в направлении, откуда мы явились каких-то полчаса назад.

Мы, не сговариваясь, закурили во дворе соседнего, не отметившегося в истории дома. Я чувствовала благодарность к Ире за то, что она не спрашивает, зачем мне всё это и правда ли я хочу написать книгу. Можно было хотя бы ей не лгать. Я купила в ларьке кофе навынос и пару слоёных булок, мы сели на лавку под фонарём. Мимо нас прошагала группа китайцев, на фонарном столбе висели приклеенные объявления с иероглифами. Китайцы шли, наверное, от Амура, а мы направлялись к нему. Близость воды ощущалась в воздухе. Солнце готовилось к прощальному нырку. Наконец мы спустились по лестнице к набережной, и Амур открыл перед нами свою сверкающую книгу…

Последний на сегодня прогулочный теплоход, маршрут «До моста и обратно». Добро пожаловать на борт, будем вместе любоваться закатным Амуром!

– Где ж я видела этот мост и того мужика с башней, – бурчала Ира, усаживаясь у иллюминатора.

– Так это пятитысячная купюра! – смеялась я. Достала из кошелька нашу единственную «красненькую», и Княжна, чуть не высунув от усердия язык, сверяла изображение с реальностью. Я почему-то вспомнила, как мы с братом сто лет назад подкладывали монеты под белую бумагу и штриховали её простым карандашом: получившийся рисунок завораживал точностью и красотой.

Экскурсовод гнусаво советовал: «Непременно дойдите до памятника Муравьёву-Амурскому – бронзовый граф с интересом смотрит на протоку Казакевича и близкий Китай, а рядом утёс и смотровая башня». Перед нами сидели китаянки, мать и дочка, они не слушали объяснений гида, мама сама что-то рассказывала девочке, показывая пальцем в иллюминатор. Наверное, «Гляди, Цин, всё это скоро станет нашим!» Или: «Вон Китай, там папа!» Во всяком случае, девочка одобрительно улыбалась. Теплоход добрался до моста как раз в тот момент, когда солнце рассыпалось по волнам золотой пылью. Его последний свет озарил рыбаков и рыбачек, выстроившихся в ряд под утёсом-пятитысячником с обратной стороны купюры, а потом Амур быстро ушёл во тьму до завтрашнего дня.

Под знаменем напрасно прожитой жизни

Хабаровск, 27 ноября 1944 г.

Из Ленинграда я вернулась в Свердловск перед самой войной. Вошла за вещами в квартиру, где Андрей бывал только наездами – не хочу, сказал, жить в вашей богадельне, – и от слёз не сдержалась. Ведь были же здесь и хорошие, счастливые дни… Андрей тогда уже познакомился с Катериной, она тоже геолог, строгая, честная девушка. Мишу я после долгих уговоров больничного начальства перевезла на Урал, но ему это не пошло на пользу, и его отняли от меня теперь, кажется, навсегда. В лечебнице под Свердловском моему сыну будет суждено провести остаток дней, он полностью деградировал, но считается безобидным. Меня при встречах Миша не узнаёт, боится, даже плачет. Но, как говорят здешние врачи, в моё отсутствие ведёт себя мирно, соглашается даже выполнять какую-то нетрудную работу. Мне велели не навещать его, чтобы не раздражать и не напоминать о прошлом.

Юля разошлась с Володей, как уверяла меня, по причине измен. Год, который мы провели со старшей дочерью в Ленинграде, только усугубил наши с ней противоречия: она без конца меня упрекала, критиковала, опасалась, что я сделаю что-нибудь глупое, – всё было пронизано недоверием, идущим даже вперёд поступков. И всё же я надеюсь, мы однажды станем друг друга понимать и, когда кончится война, Юля сделает карьеру на театре, а возможно, выйдет замуж и в другой раз.

Каждый, кто встречал меня в Свердловске, считал своим долгом сообщить о К.К.: сошёлся с лаборанткой, видимо, счастлив, имеет благоустроенную квартиру и даже обзавёлся новой дочерью.