Оба ребенка сразу упали на колени, Елизавета горько плакала. Король поставил их на ноги и, отведя в сторонку – так как они были не одни, – заговорил сначала с дочерью. Он должен был много важного сказать ей, чего не мог сказать никому другому. Он беспокоился – и не без причины – об отношениях между своими двумя старшими сыновьями, между которыми существовала юношеская ревность. Она должна была сказать «своему брату Якову, когда увидит его, что последним желанием его отца было, чтобы он больше не смотрел на Карла только как на своего старшего брата, а был послушен ему как своему монарху». Принцесса так сильно плакала, что король не мог быть уверен, что она понимает его. «Милая, ты забудешь это», – сказал он. Она затрясла головой. «Я никогда не забуду, пока живу», и она пообещала записать все это.

Именно из ее записей, сделанных в тот вечер, мы знаем, что произошло между ними: «Он сказал мне, что рад, что я пришла, и, хотя у него не было времени сказать многое, ему все же нужно было кое-что сказать мне, а не кому-то другому, и он не успел это написать, потому что боялся, что их жестокость дойдет до того, что они не позволили бы ему написать мне. Он хотел, чтобы я не горевала и не убивалась по нему, так как он умрет славной смертью за законы и свободы своей страны и за поддержание истинной протестантской религии. Он просил меня прочитать „Проповеди“ епископа Эндрю, „Церковное устройство“ Хукера и книгу епископа Лауда против Фишера, которые настроят меня против папизма. Он сказал мне, что простил всех своих врагов, и выразил надежду, что Бог тоже простит их, и велел нам и всем остальным моим братьям и сестрам простить их. Он попросил меня сказать моей матери, что мыслями он всегда был с ней и что его любовь к ней останется с ним до последнего вздоха. А еще он велел мне и моему брату слушаться ее, а меня просил передать его благословение остальным моим братьям и сестрам и благодарность всем его друзьям».

Перечитав то, что она написала, принцесса заметила свое упущение и добавила постскриптум: «А еще он велел нам всем простить этих людей, но никогда не доверять им, потому что они проявили себя самым лживым образом по отношению к нему, и тем, кто дал им власть, и он также боялся за их души и не хотел, чтобы я печалилась о нем, потому что он умрет мучеником; и он сказал, что не сомневается, что Бог посадит на его трон его сына, и все мы будем счастливее, чем могли бы быть при его жизни».

Герцогу Глостерскому он сказал меньше и максимально простым языком, потому что было важно, чтобы ребенок его понял. От этого могли зависеть единство семьи и законное наследование короны.

«Запомни, дитя мое, то, что я скажу, – сказал король, посадив сына себе на колени. – Они отрубят мне голову и, возможно, сделают тебя королем. Но запомни, что я тебе скажу: ты не должен быть королем, пока живы твои браться Карл и Яков, потому что эти люди отрубят голову твоим братьям (когда смогут схватить их) и тебе тоже в конце концов. И поэтому я требую: не дай им сделать тебя королем».

Ребенок, который все то время, пока говорил его отец, «очень пристально смотрел на него», теперь сказал очень твердо: «Сначала меня разорвут на куски».

Его ответ очень порадовал короля. Ему было больше нечего сказать, и были причины – и ради себя самого, и ради детей – не продолжать эту беседу. Он отдал им шкатулку и большую часть своих оставшихся драгоценностей, оставив себе только несколько личных вещей и образ святого Георгия, вырезанный из цельного куска оникса, с которым он был намерен взойти на эшафот. Затем он поцеловал, благословил и отослал их обоих.

Солдаты охраны и зрители, собравшиеся за воротами Сент-Джеймсского дворца, которые видели, как уезжают дети, предсказывали, что принцесса умрет от горя, и через день или два газеты сообщили, что это действительно произошло.