Однако Лестеру было вовсе не до любезных жестов. Как только он увидел, что королева поглощена беседой с Сассексом и Хансдоном, за спиной которых стоял сэр Николас Блант, ухмылявшийся во весь рот при каждом их слове, он подал знак Тресилиану, который, как было условлено, следил за ним издали, и направился к охотничьему парку, прокладывая путь через толпу простых зрителей, наблюдавших с разинутыми ртами за битвой англичан и датчан. Выбравшись из толчеи – что оказалось нелегким делом, – он обернулся, чтобы удостовериться, следует ли за ним Тресилиан. Убедившись, что тот тоже выбрался из толпы, граф направился к зеленой изгороди, где стоял слуга с двумя оседланными лошадьми. Лестер вскочил на одну, указав Тресилиану на другую. Тресилиан повиновался, не говоря ни слова.

Лестер пришпорил коня и поскакал, не останавливаясь, пока не достиг уединенного места, окруженного высокими дубами, примерно на расстоянии мили от замка в направлении, противоположном тому, куда стекались одолеваемые любопытством зрители. Он спешился, привязал лошадь к дереву и, промолвив: «Здесь нам никто не помешает», перекинул плащ через седло и обнажил шпагу.

Тресилиан в точности последовал его примеру, однако, вытаскивая, в свою очередь, шпагу, он не удержался и спросил:

– Милорд, многие знают меня как человека, который не боится смерти, когда дело касается чести. Я полагаю, что могу, не унижаясь, спросить, почему вы решились нанести мне оскорбление, которое поставило нас в такие отношения?

– Если вам не пришлось по вкусу мое оскорбление, – ответил граф, – беритесь сейчас же за шпагу, иначе я повторю то, на что вы жалуетесь.

– Вам не придется это сделать, милорд! – воскликнул Тресилиан. – Пусть нас рассудит бог! А если прольется ваша кровь, да падет она на вашу голову.

Не успел он закончить фразу, как они скрестили оружие.

Лестер, помимо других достоинств, в совершенстве владевший искусством фехтования, прошлой ночью убедился в силе и ловкости Тресилиана и теперь вел поединок очень осторожно, предпочитая верную месть поспешной.

В течение нескольких минут они бились с одинаковым искусством и победа не склонялась ни на чью сторону, пока наконец отчаянный удар Тресилиана, ловко отпарированный Лестером, не поставил его в невыгодное положение. Воспользовавшись этим, граф вышиб у него из рук шпагу и повалил его на землю. С жестокой улыбкой подвел он острие шпаги к горлу поверженного противника и, поставив ногу ему на грудь, потребовал, чтобы Тресилиан повинился ему в своих преступлениях и приготовился к смерти.

– Ни в низости, ни в преступлениях против тебя я неповинен, – ответил Тресилиан, – а к смерти приготовился лучше, чем ты. Используй свое преимущество, как желаешь, и да простит тебя бог! Я ни в чем не виноват перед тобой.

– Ни в чем? – воскликнул граф. – Ни в чем не виноват? Но к чему говорить с мерзавцем? Умри таким же лжецом, каким ты жил!

Он поднял руку, чтобы нанести роковой удар, но в этот момент кто‑то схватил ее сзади.

Граф в бешенстве обернулся, чтобы стряхнуть неожиданную помеху, и был крайне поражен, увидев странного мальчишку, вцепившегося в его руку такой крепкой хваткой, что Лестер сумел вырваться только после упорной борьбы. Тресилиан воспользовался этим моментом, вскочил на ноги и снова завладел своей шпагой. Лестер повернулся к нему с выражением неукротимой ярости, и поединок готов был возобновиться с удвоенным ожесточением, но мальчик обхватил колени лорда Лестера и пронзительным голосом умолял выслушать его, прежде чем продолжать ссору.