– Сперва следует вознести благодарность господу, – возразила хорошенькая пуританка. – Он даровал вам, миледи, доброго и любезного супруга, любовь которого сделала для вас так много. Я тоже внесла сюда свой скромный вклад. Но если вы будете так дико метаться из комнаты в комнату, все усилия и труды моих щипцов для завивки исчезнут, как узоры на заиндевелом окне, когда солнышко уже высоко в небе.

– Ты это верно говоришь, Дженет, – сказала юная и прелестная графиня, внезапно оборвав свое восторженно‑триумфальное шествие и оглядывая себя с ног до головы в большом зеркале, какого она раньше и в жизни‑то не видывала и каких мало найдешь даже во дворце королевы. – Ты ато верно говоришь, Дженет! – продолжала она, увидев с вполне извинительным самодовольством отражение в благородном зеркале таких прелестей, которые редко появлялись перед его гладко отполированной поверхностью. – Я больше похожа на молочницу, чем на графиню, особенно с этими пылающими щеками, с этими темными локонами, которые ты привела в порядок, а они разметались во все стороны, как побеги неподстриженной виноградной лозы. Мои брыжи натерли мне шею, и они открывают шею и грудь больше, чем допускает приличие. Пойдем, Дженет, мы будем приучаться к светским обычаям. Пойдем в гостиную, девочка, ты уложишь мои непокорные локоны и замкнешь в кружева и батист грудь, которая вздымается слишком высоко.

Они пошли в гостиную, и графиня весело опустилась на груду мавританских подушек и, полусидя‑полулежа, то погружалась в собственные мысли, то прислушивалась к болтовне своей служанки.

В этой позе, с выражением томности и ожидания на прелестном, одухотворенном лице, она казалась воплощением такой красоты, что вы могли бы объехать, все моря и земли и не найти ничего подобного. Бриллиантовый венец на темных волосах не затмевал своим блеском лучей ее карих глаз, оттененных не очень темными изящно очерченными бровями и длинными ресницами. Быстрые движения, волнение ожидания и удовлетворенное тщеславие заставили вспыхнуть румянцем ее лицо, которое иногда порицали за некоторую бледность (красота, как и искусство, всегда находит суровых критиков). Молочно‑белые жемчужины ее ожерелья, только что полученного в знак любви от супруга, не могли сравниться белизною с ее зубами и цветом кожи, – только на шее от радостного волнения кое‑где проступили пунцовые пятна.

– Ну, дай же отдых своим неутомимым пальчикам, Дженет, – сказала она прислужнице, которая Усердно приводила в порядок ее волосы и платье, – Дай им отдых, говорят тебе. Прежде чем приедет милорд, я должна увидеться с твоим отцом, да заодно и с мистером Ричардом Варни, которого милорд так ценит за его заслуги. Но я могу сказать о нем такое, от чего он сразу лишится расположения милорда.

– Ах, не делайте вы этого, милостивая леди! – возразила Дженет. – Предоставьте его божьей воле. Бог наказывает всех злодеев в угодное ему время. Но вы‑то не становитесь Варни поперек дороги. Ведь он имеет такое влияние на милорда, что мало кто из его противников добивался успеха.

– А от кого ты это услыхала, моя благоразумнейшая Дженет? – спросила графиня. – И зачем это мне иметь дело с такой низменной личностью, как Варни, раз я жена его господина и покровителя?

– Ну что ж, ваша милость, вам лучше знать, – ответила Дженет Фостер. – Но я слышала, как отец говорил, что он предпочтет встретиться с голодным волком, чем рискнет противодействовать планам Варни. И он часто предупреждал меня, чтобы я остерегалась вступать с ним в какие‑либо сношения.