— Чтобы вырваться наружу! Познать свободу более широкого сознания! — воскликнул Теренс.

— То, что у человека моих взглядов вообще возникли такие мысли, показывало, как далеко зашел процесс, хотя я его не осознавал, — продолжал доктор, вновь не обратив никакого внимания на то, что его перебили. — Однако тогда я еще этого не понимал. Я очнулся от потрясения, когда, пожелав выйти из наплывавшего состояния, не смог.

— Поэтому вы сбежали, — без обиняков сказал ирландец, не особенно стараясь скрыть презрение.

— Мы выписали его. Но прежде произошло еще нечто, о чем я собирался рассказать, если вы, конечно, еще склонны слушать.

— Я не устал, если вы это имели в виду. Могу слушать хоть всю ночь.

Он снова поднялся с места, размяться, и Шталь тут же вскочил. Они встали рядом у парапета. Немец был без шляпы, ветер от движения парохода отдувал его бороду назад. Теплый ветерок нес ароматы берега и моря. Ласково тронув их лица, он пролетел над крестьянами, спящими на нижней палубе. Мачты и такелаж мерно вздымались на фоне звездного неба.

— Прежде я был лишь наполовину захвачен, — продолжал доктор, стоя почти вплотную к ирландцу, — и нашел затруднительным высвободиться из-под его влияния. Прочие приметы также подтверждали, что во мне подспудно шла радикальная перемена. Они поступали отовсюду; вначале почти незаметные, они постепенно заползли во все щелки, заполнили провалы и трещинки, укрепили сочленения и создали вокруг меня иллюзию, в плен которой я попал.

О них нелегко рассказывать. Лишь для вас, после пережитого сходного опыта в горах, могут они быть понятны. Вы также преодолели похожее искушение и выдержали ту же бурю. — Он схватил О’Мэлли за руку и, подержав немного, отпустил. — Вы избегли безумия, подобно мне, и поймете мои слова, если я скажу, что ощущение потери личностного самосознания было столь опасно, столь соблазнительно сильно. Ощущение расширения было столь восхитительно, что ему было сложно противостоять. Мною овладело то ощущение экзальтации, языческой радости, известное людям в ранней юности, но вместе с юностью преходящее. В присутствии души того человека, столь мощной в своей простоте, я словно прикасался к источникам самой жизни. И пил из них. Они же наводнили мой разум грезами, которые неотступно вселяли в меня мысли о восторге, лежащем вне пределов тела. Я переносился в природу. И чувствовал, что какая-то часть меня, только что пробудившаяся, тянулась к нему под дождем и в блеске солнца, далеко в сладостное и усыпанное звездами небо: словно дерево, переросшее густой подлесок, что мешал нижней части его ощущать свет и свободу.

— Да, здорово задело вас, доктор, — пробормотал О’Мэлли. — Боги прошли совсем рядом.

— Как же сильно ненавидел я тьму, державшую мое тело в заключении, и жаждал распылиться в природе, разлететься с ветром и росой и сиять вместе со звездами, вместе с солнцем! Выход, о котором я упомянул чуть выше, начал казаться верным и необходимым. Хотя я и стремился скрыть эту одержимость даже от самого себя, пытался сопротивляться.

— Вы еще упоминали, что возникли иные признаки, — напомнил ирландец, когда его собеседник остановился перевести дух. Поведанное доктором было ему известно по собственному опыту. Его уже утомили экивоки, с помощью которых доктор пытался подвести его к признанию всего пережитого безумием. Поверхностное знание всегда опасно, теперь было вполне ясно, отчего нерешительность человека рассудочного склада привела его к ошибочному шагу. — Значит, и другие испытывали сходное воздействие?

— Вы сможете завтра прочитать об этом в подробном отчете, который я составил тогда же. Он слишком длинен, чтобы полностью передать сейчас. Но кое-что смогу рассказать.