|
Он слишком длинен, чтобы полностью передать сейчас. Но кое-что смогу рассказать. Было несколько попыток побега из клиники, возникшее у многих желание вырваться; пациенты стремились подойти как можно ближе к комнате, где он содержался; у них отмечалась тоска по открытому пространству и садам; несколько человек надолго впали в транс; пациенты также слышали рев проносящегося ветра и топот копыт; у некоторых возникли вспышки буйства, у иных — молчаливый экстаз. Можно усмотреть параллель с массовыми безумиями, охватывающими порой религиозные общины в монастырях. Только тут не было ни проповедника, ни красноречивого лидера, способного увлечь за собой и вызвать истерическое состояние — ничего, кроме этого безмолвного средоточия энергии, мягкого и располагающего к себе, словно дитя, которое неспособно связать и двух слов и распространяющее мощное свое влияние бессознательно, преимущественно во сне.
За редким исключением, все происходило ночью, а достигало максимальной силы, как мне позже сообщали, когда я засыпал в его комнате возле его спящего тела. Происходила масса всего любопытного, в чем вы сможете убедиться, когда прочитаете отчет. Скажем, рассказы моих ассистентов или те, что передавали испуганные медсестра и санитар, а также привратник, который даже заикался, когда говорил о странных визитерах, звонивших в дверь еще до рассвета и пытавшихся протиснуться внутрь, говоря, что они посланники, что их вызывали, что они должны пройти — крупные, странные фигуры в развевающихся одеждах, которых привратник называл с некоторым юмором «циркачами или созданиями из волшебных сказок», исчезавшие так же неожиданно, как и появлялись. Даже если допустить тут некоторую долю выдумки и преувеличения, россказни эти были слишком странными, доложу я вам, а в совокупности с усилением галлюцинаций у большинства пациентов, участившимися случаями попыток самоубийства, с которыми персонал уже не справлялся, сделали выбор для меня совершенно ясным: я должен был руководствоваться своим врачебным долгом. — А каково было самое сильное воздействие на вас самих? — спокойно переспросил ирландец. Шталь устало вздохнул и отвечал с усилившейся печалью в голосе: — Я уже вкратце рассказывал, могу лишь повторить, хотя повторение не усилит воздействия. Бесполезность большинства целей, что ставят люди перед собой сегодня, — то, что вы сами назвали «ужасом современной цивилизации». Тщеславие, которым проникнут современный механический прогресс. Дикая, безумная красота, исходившая от личности этого человека, заполнила все вокруг и заразила многих, а меня в особенности, жаждой простых и природных вещей и страстью к духовной красоте, сопровождающей их. Слава, богатство, положение в обществе стали казаться бесплотнее теней, а нечто иное, неизреченное, представилось много важнее. Мне хотелось бросить все и жить на природе, познать простоту, цели, лишенные себялюбия, золотое бытие ребенка рассветов, росы и ручьев, о котором пекутся леса и кого ласкает ветер… — Он вновь сделал небольшую паузу, чтобы перевести дух, и добавил: — Вот как ко мне подобралась коварная мания, пока я не обнаружил ее и не пресек ее развитие. — Даже так! — То, чего он искал и жаждал, возможно даже — вспоминал, в телесном мире невозможно. Это было духовное состояние… — Или же то, которое возможно познать субъективно! — уточнил О’Мэлли. — Я по природе своей далеко не «лотофаг», — продолжал он с напором, — поэтому я активно начал сопротивляться воздействию и одержал победу. Но, должен признаться, вначале оно нахлынуло на меня подобно буре, настоящему урагану восторга. Я всегда, также как и вы, возможно, считал, что цивилизация принесла с собой целый сонм болезней и что те немногие заболевания, встречающиеся у более диких племен, могут быть излечены средствами, поставляемыми самой Землей. |
