И начиная со времен Фагундеса, а скорее всего и раньше, европейцы отважно шли на риск. Баскские китобои промышляли в этом районе еще в начале 16 века; туши загарпуненных левиафанов они вытаскивали на берег, где и перетапливали китовый жир. Следы баскских жироварен сохранились и поныне. За басками не замедлили последовать французы. Они ловили треску и строили на побережье летние базы, самые отдаленные из которых потом служили убежищем для беглецов с английских кораблей. Французские поселенцы вели весьма примитивное существование, почти как индейцы племени микмак, перебравшиеся на остров из Новой Шотландии, когда коренное население Ньюфаундленда, беотуки, было уничтожено европейскими завоевателями. Французы вступали в брак с микмаками, а позже к ним стали присоединяться беглые англичане и ирландцы, не вынесшие рабских условий на английских рыболовных судах, которые ежегодно посещали восточные и северо-восточные берега Ньюфаундленда; так на острове возникли люди новой, особой породы.

Это был народ суровый и независимый — иначе он бы просто не выжил. Будучи изгоями, ньюфаундлендцы не решались селиться большими деревнями. К тому же для промысла они располагали лишь гребными лодками и уходить далеко от дома не отваживались; в таких условиях небольшие аутпорты избавляли рыбаков от борьбы за районы лова.

Поселения в одну-две семьи лепились, точно моллюски, к нависшим над морем скалам. Рыбакам достаточно было крохотной площадки, чтобы поставить хижины, и небольшой бухты неподалеку, чтобы укрыть лодки от непогоды. К концу 19 века на Юго-западном побережье насчитывалось больше восьмидесяти рыбацких поселков. Каждый из них состоял из нескольких двухэтажных каркасных домов, окаймлявших бухточку, в которой, точно отдыхающие на воде птицы, плавали на привязи выводки поджарых плоскодонок и пузатых яликов.

Эти редкие крохотные вкрапления человеческой цивилизации, прилепившиеся к узкой береговой полосе, часто у подножия отвесных утесов, были отделены друг от друга многими милями неспокойного моря; но оно же и объединяло аутпорты, ибо они жили исключительно морем; море заменяло им дороги, оно любило их и повелевало ими, оно кормило их и убивало.

В глубине острова рыбаки находили лишь безлесные гранитные холмы, округлые голые громады, но в устьях нескольких рек росли ели и лиственницы, и когда наступали зимние морозы, люди шли под прикрытие деревьев и жили там в примитивных бревенчатых хижинах, пока весна снова не посылала их к морю.

Тверда как гранит эта земля, а море холодно как лед; поколения здешних рыбаков прошли долгую череду испытаний, которые выдержали лишь те, кто сумел перенять у гранита и океана их первобытную мощь.

Сейчас жизнь стала легче, и все же ньюфаундлендцы — народ совершенно особый. Вплоть до 1950 года они не знали и знать не желали о том, что наша планета перешла в руки нового племени — в руки носителей технического прогресса. Ньюфаундлендцы продолжали жить, как жили их отцы и деды, в едином ритме с окружающей природой.

В 1957 году, когда я впервые попал на Юго-западное побережье, мужчины и подростки там все еще рыбачили в открытых пятиметровых плоскодонках и выходили на промысел даже зимой, в такой холод, что у них рукавицы примерзали к веслам. Некоторые из рыбаков владели более крупными лодками и ставили на них допотопные одноцилиндровые двигатели; но и эти суденышки были беспалубными. Ловили здесь треску, и, как правило, рыбаки доставляли улов к своим собственным причалам, построенным из еловых бревен, и сами разделывали треску под специальными навесами. Женщины и девушки расстилали выпотрошенную и посоленную рыбу на деревянных сушилках, сколоченных из жердей. Как и триста лет назад, соленая треска оставалась здесь основным продуктом питания.

Воистину ньюфаундлендцев не коснулась современная цивилизация! Но не только это привлекало меня в них. При всей суровости их повседневного существования ньюфаундлендцы относились и друг к другу, и к приезжим с удивительной доброжелательностью и щедростью, которые превосходят все, что я когда-либо встречал у других народов, за исключением, пожалуй, эскимосов.