|
При всей суровости их повседневного существования ньюфаундлендцы относились и друг к другу, и к приезжим с удивительной доброжелательностью и щедростью, которые превосходят все, что я когда-либо встречал у других народов, за исключением, пожалуй, эскимосов. Ньюфаундлендцы — лучшие люди на земле, решил я тогда и дал себе слово, что когда-нибудь перееду на этот остров и навсегда покину материк с его стремлением механизировать все на свете, с его идиотской страстью к бессмысленному производству ради столь же бессмысленного потребления, с его губительной погоней за новизной исключительно ради новизны, с его бездумным поклонением двуликому «прогрессу».
В 1961 году я вернулся к неприютным берегам Ньюфаундленда на своей ветхой шхуне и с божьей помощью не утонул и не разбился; только помогал мне, конечно, не бог, а рыбаки: с большим тактом, благодаря которому вместе с моей жизнью было спасено и мое самолюбие, они позаботились о том, чтобы я избежал участи, обычно постигающей дураков и дилетантов, когда они попадают в суровые условия. Следующим летом мы с Клэр двинулись вдоль побережья на запад, начав с залива Бей-Деспэр. Когда же лету пришел конец, выяснилось, что особого желания возвращаться на материк у нас нет. Мы начали подумывать о том, чтобы остаться зимовать в одном из рыбацких поселков Юго-западного побережья, но к исходу августа все еще не решили, на каком из них остановить выбор. Продолжая без всякой цели продвигаться к западу, мы достигли Бюржо. Мы не собирались устраиваться в Бюржо на зиму, поскольку нам рассказывали, что построенный там современный рыбозавод в корне изменил прежний характер этого городка. Нет, мы держали путь к крошечной деревушке под названием Гран-Брюи, лежавшей в нескольких милях западнее Бюржо. Однако, когда мы были на траверзе острова Боар-Айленд, у входа в сложный лабиринт проливов между островами Бюржо, у нас заглох двигатель. Идти проливами под одними парусами было рискованно, и мы неохотно свернули к Бюржо. К тому времени, когда шхуна была готова продолжить плавание, погода испортилась. Мы застряли в гавани. Бюржо, во всяком случае восточная его часть, где находилась пристань, оказалось местом малопривлекательным. Главенствующим элементом здешнего пейзажа был рыбозавод. Над гаванью разносился оглушительный рев дизельных генераторов и омерзительный запах гниющей рыбы. Однако, судя по людям, с которыми нам довелось познакомиться, наступление индустриальной эпохи в Бюржо не изменило характера местных жителей — они были приветливы и дружелюбны. Когда мы ненароком обмолвились о том, что собираемся зимовать где-нибудь на побережье, нас тотчас повели на западную окраину этого растянутого городка, в небольшой, почти изолированный от основной части Бюржо район под названием Мессерс-Ков. С первого взгляда нам стало ясно, что это типичный, классический аутпорт. В ярко крашеных домиках Мессерса, стоявших по берегу небольшой уютной бухты, жили рыбаки, всего четырнадцать семей. Нам показали недостроенный деревянный домик на гранитном утесе, глядевший окнами на юг, где за грядой островов простиралась бескрайняя равнина океана. Домик продавался. Мы хотели снять его на сезон, но хозяин, молодой рыбак, мечтавший сделаться наемным рабочим на рыбозаводе, сдать свой дом отказался. Он желал непременно продать его. Осень была уже на носу, и в сущности искать какое-то другое место нам вовсе не хотелось. Мессерс-Ков и тамошний народ нам понравились. И мы купили этот домик.
Капитан Пенней аккуратно подвел свое судно к запорошенной снегом официальной пристани Бюржо. Стоя на мостике, он на прощанье помахал нам рукой. Мы сошли по трапу и увидели горстку людей, пришедших на пристань, как это делали их отцы и деды, чтобы встретить каботажку, совершающую очередной рейс. Подвижный, невысокий человек лет сорока отделился от группы горожан и поспешил нам навстречу. Его загорелое, решительное лицо сияло приветливой улыбкой. |
