Биргитта Руслин прошла за стойку и в соседнюю комнату. Очевидно, это помещение служило ему спальней и конторой. За второй открытой дверью виднелась старомодная кухня, где какая‑то женщина мыла посуду.

– Это Наташа, – пояснил Стуре Херманссон. – Вообще‑то ее зовут по‑другому. Но мне нравится называть русских женщин Наташами. – Он вдруг посмотрел на Биргитту Руслин с беспокойством: – Надеюсь, вы не из полиции?

– Нет, что вы.

– Думаю, у нее не все документы в порядке. Хотя, если не ошибаюсь, так обстоит с большинством приезжего населения.

– Ну, не вполне так, – отозвалась Биргитта Руслин. – Но я не из полиции.

Он начал перебирать видеокассеты, помеченные разными датами.

– Будем надеяться, что мой племяш не забыл нажимать на кнопку. Я не просматривал записи от начала января. Постояльцев почти что не было.

Копался он долго, у Биргитты Руслин от нетерпения руки чесались отобрать у него кассеты, но в конце концов он таки нашел нужную и включил телевизор. Женщина по имени Наташа безмолвной тенью скрылась в другом помещении.

Стуре Херманссон нажал воспроизведение. Биргитта Руслин подалась вперед. Картинка была на удивление четкая: мужчина в большой меховой шапке перед стойкой.

– Лундгрен из Ервсё, – пояснил Стуре Херманссон. – Приезжает раз в месяц, сидит в комнате и пьет. Нагрузится хорошенько и распевает псалмы. Потом возвращается домой. Симпатяга. Старьевщик. Почитай три десятка лет у меня останавливается. Я делаю ему скидку.

Экран замерцал. Когда картинка прояснилась, перед камерой стояли две женщины средних лет.

– Подруги Наташины, – хмуро сказал Стуре Херманссон. – Бывают здесь временами. Чем они занимаются тут в городе, я даже думать не хочу. Но в гостиницу водить клиентов запрещено. Хотя я подозреваю, они это делают, пока я сплю.

– У них тоже скидка?

– У всех скидка. Цены не фиксированные. С конца шестидесятых работаем в убыток. Вообще‑то я живу на доходы от небольшого портфеля акций. Доверяю лесам и тяжелой промышленности. Для близких друзей у меня один совет.

– Какой же?

– Акции шведских станкостроительных заводов. Непревзойденная штука.

Картинка вновь изменилась. Биргитта Руслин замерла. В кадре – четкое изображение мужчины. Китаец, в темном пальто. Секунду он смотрел прямо в камеру. Будто перехватил взгляд Биргитты Руслин. Молодой, подумала она. Лет тридцать с небольшим, если видео не обманывает. Получает ключ и уходит из кадра.

– Я не очень хорошо вижу, – сказал Стуре Херманссон. – Тот самый человек?

– Это было двенадцатого января?

– Думаю, да. Но могу проверить по журналу, записан ли он после наших русских подруг.

Он встал, вышел к стойке. За время его отсутствия Биргитта Руслин успела несколько раз прокрутить съемку китайца. На миг остановила пленку, в ту минуту, когда он смотрел в камеру. Он ее обнаружил, подумала она. Дальше он смотрит вниз и отворачивается. Даже позу меняет, чтобы лица не было видно. Причем очень быстро. Она прокрутила запись назад, посмотрела еще раз. Теперь у нее возникло впечатление, что он все время был начеку, искал камеру. Она снова остановила пленку. Мужчина с коротко стриженными волосами, сверлящий взгляд, сжатые губы. Быстрые, настороженные движения. Пожалуй, он старше, чем ей сперва показалось.

Стуре Херманссон вернулся:

– Видимо, вы правы. Две русских записались, как всегда, под фальшивыми именами. А после них идет этот самый господин, Ван Миньхао из Пекина.

– Нельзя ли как‑нибудь скопировать эту запись?

Стуре Херманссон пожал плечами:

– Можете взять ее. На что она мне? Я установил камеру просто для себя.