ГЛАВА 14

В РОДОВОМ ГНЕЗДЕ

В фамильном подвале Корнеллов, концентрация зловония была столь мощной, что могла свалить с ног человека к ней непривычного. Потому, наверно, и обходили его стороной и полиция, и судебные исполнители, и благотворительные общества, и даже домовладелец, который давно уже махнул рукой на этих своих жильцов. Но Джерри был Корнеллом, он здесь вырос. И потому, решительно толкнув дверь, висевшую на одной петле, он шагнул в темноту.

Здесь не было ни электричества, ни газа. Берлогу Корнеллов освещали стеариновые свечи и печка, на которой готовили еду и возле которой обогревались в зимние холода.

За последние пять лет их шесть раз показывали по телевизору, фотографии Корнеллов печатались в «Дейли Экспресс», «Дейли Телеграф», «Морнинг Стар», о них трижды писали «Тобис» и «Кенсингтон Пост», два раза — журнал «На помощь!», один раз — «Трибюн», «Дейли Миррор», «Своими глазами», Кристофер Дог в своей колонке «Правдивые истории» и даже еженедельник «Филмз» (их снимали для какого-то документального фильма, но потом кадры о Корнеллах вырезали, настолько отвратительно все это выглядело). Корнеллов упоминал «Словарь сленга и малоупотребительной лексики» («он СКОРНЕЛЛИЛ у бедной старушки последний пенни»). Восемь раз о них писала в больших статьях «Гардиан».

Короче говоря, Корнеллы были притчей во языцех. Иногда им даже удавалось заработать на этом, продавая охотникам за «гвоздевым» материалом кусок отменной лондонской нищеты. Они настолько свыклись со своим прозябанием, что по-другому жить уже не хотели, да, наверно, и не смогли бы.

От Корнеллов, Бенсонов, Фитцджеральдов была ещё одна небольшая, но существенная польза. Когда отцов города, будь они консерваторами или лейбористами, спрашивали, почему те не спешат очистить окраины Лондона от вонючих трущоб, они обычно отвечали: «Эти люди не желают жить иначе».

Корнеллы были знамениты. О них знали все социальные службы. За последние два десятилетия не вышло ни одного социологического труда, ни единой статьи, в которой бы так или иначе не упоминалось их семейство.

Освоившись в темноте, Джерри любопытным взглядом окинул помещение, констатировав, что старые стены наконец-то расстались с остатками обоев. В остальном же здесь практически ничего не изменилось.

Дома были не все члены семейства. В углу, возле телевизора, который, кажется, никогда не работал из-за отсутствия электричества, сидела тётушка Норма. Это была женщина лет сорока, выглядевшая на все шестьдесят, и с умом десятилетнего ребёнка. На коленях она держала младенца. То ли своего собственного, то ли последнего внука (у неё было несколько взрослых детей).

Обычно юных Корнеллов отнимала социальная опека, но старшие ухитрялись оставлять себе одного-двух из каждого помёта, чтобы потом были основания выклянчивать разные пособия.

Рядом с тётушкой Нормой сидел, потягивая прямо из бутылки дешёвое вино, Хьюго Корнелл — сводный брат Джерри. От Бенни он отличался только голубыми глазами и поредевшими на макушке светлыми волосами. На нем был старый, весь в трещинах, пиджак из искусственной кожи, вместо рубашки — пижамная куртка, синие матросские штаны, не иначе как снятые с пьяного моряка.

Справа у стены стоял буфет — старый, уродливый, облупленный, неизвестно как сюда попавший. Вместо одной ножки его подпирала старая пустая банка из-под пива. На полках валялись заплесневелые объедки, жестянка с остатками жареной фасоли, чашки, миски, грязные тряпки, пластиковые фигурки животных, ярмарочные призы, стопка старых газет, битые грампластинки, щербатое зеркало и две пожелтевшие фотографии в источенных жучками рамках.