Встал, подцепил камешек поострее, шагнул к валуну – и стал выдалбливать‑выскабливать еще одну полосочку. Седьмую…

Всего лишь седьмую…

Сатир неспешно долбил и скоблил валун. Потом сдул пыль, удовлетворенно оглядел плоды своего труда и обернулся к Лехе:

– Ну так что, парнокопытное? Достаточно приключений на свою задницу словил или еще хочешь?

Леха закрыл глаза, чтобы не видеть этого шибздика. Но сатир так просто не сдался:

– Ты глазки‑то не закрывай, рогатенький. Ты мне лучше скажи, навалялся ты дурака или как? Не хочешь делом заняться и досрочное освобождение себе заслужить?

– Подработать в тюремной прачечной? – криво ухмыльнулся Леха, не открывая глаз.

– Острим, – мрачно прокомментировал сатир. – Шутки юмора из себя выдавливаем, стоиков изображаем… А ведь я серьезно.

Леха открыл глаза:

– И я тоже серьезно. Сдавать модеру, кто сюда за что попал, я не буду. А теперь пошел вон.

Сатир нахмурился, но не зло, а как‑то недоуменно. Неуверенно хмыкнул.

– Хе… Думаешь, тут… – начал он и вдруг ухмыльнулся уже от души: – Ха! Эх, рогатенький, рогатенький… Да нет. Чтобы наседкой работать, тоже талант нужен. Это ты такой дурак, что первому встречному все выложил, хоть я тебя и предупреждал. А другие… Просто так тебе тут никто не скажет, за что зону топчет. Ученые все уже. Да и потом… Думаешь, так уж часто попадаются такие пострадавшие, как твой помдепа? Чтобы кредитоспособные под завязку, до мальчиков с бритыми затылками на побегушках? Ха! Нет, рогатенький…

– Что же тогда? Убивать регулярно по расписанию и получить за примерное поведение вместо года одиннадцать месяцев? Но на этот раз сатир даже не ухмыльнулся. Погрустнел.

– Ох, и дурак же ты, рогатый… Так ничего и не понял, да?

Как же он надоел, с этим своим снисходительным всезнанием, философ доморощенный!

– Что не понял? – процедил Леха сквозь зубы.

– Все не понял! Год, одиннадцать месяцев… Думаешь, кому‑то очень надо, чтобы ты здесь сидел именно год? Да выход отсюда прямо перед тобой!

– Это как?…

– А так! Ты за что сюда попал? Думаешь, за то, что машину дорогую протаранил и с моста скинул?

– А за что же?

Сатир вздохнул, даже прицокнул от разочарования:

– Эх… Машина – что? Дело житейское. Пустяк. С кем не бывает… А вот помдепу в зубы дать – это уже вызов обществу. Устоям, так сказать. Понимаешь?… Нет, ни хрена ты не понимаешь. И зачем ты здесь, тоже не понимаешь, верно?

Леха закусил губу, чтобы сдержаться. Ну давай, умник, давай… Расскажи, зачем же я здесь, если не затем, чтобы год выть от боли, пока какие‑то суки будут на этом делать бабки!

– Думаешь, ты здесь потому, что кто‑то так делает деньги? Не без этого… Но не это главное, рогатенький. Всех по жизни кто‑то имеет. Любого. От панельной бляди до президента Штатов. Но! – Сатир поднял палец. – Всех имеют, но не все попадают в такие места. Сечешь?

– Не очень.

– А ларчик просто открывался: неуживчивый ты.

– Да пошел ты…

– Вот! Я же говорю – неуживчивый. Поэтому ты и здесь. Для того чтобы перевоспитаться.

– Я? Перевоспитаться?! Да это их сюда надо! Их!!!

– Ой… – поморщился сатир, – Вот только не надо эту мораль для детского сада…

– Но тогда про какое перевоспитание… – зашипел Леха, еле сдерживаясь.

– Вот про это самое, – невозмутимо отозвался сатир, шагнул к Лехе и ткнул пальцем в лоб.