– Слушай…

– Нет, это ты слушай! Выкинь из головы весь этот западный бред про абстрактную справедливость, и жить сразу станет легче! Потому что у нас так не живут. Понимаешь, салажка рогатенькая? Общество у нас инвертированное, и живут здесь прямо наоборот. И когда ты со своими красивыми идеалами вылезаешь на сцену, ты мешаешь жить всем остальным. Потому и…

– Это я мешаю?!

– Ты, ты мешаешь. Или кто тут сидит, изолированный от общества? Пушкин?

Леха очень медленно втянул воздух сквозь зубы, еще медленнее выдохнул.

– Вот видишь? Ты – тут. А твой помдепа – нормально живет. И в реале нормально устроился, и здесь на джипе раскатывает. И этот… кто там тебя в Гнусмасе кинул? Тоже неплохо живет, раз на современный комп и на подписку денег хватает. А вот ты – вкалываешь и жилы рвешь.

Леха скрипнул зубами.

– Ну да, – кивнул сатир. – Это еще мягко говоря… А все почему? Потому что не умеешь жить как все. И здесь и там! – Сатир мотнул головой куда‑то назад и в небо. – В реале тоже небось жилы рвал непонятно для чего?

– а я…

– Тихо, тихо. Не буянь. Ну, отсидел ты на блокпосту честно свои три года, знаю. И кому нах это нужно?

Леха задрожал от ярости, открыл рот… Но так ничего и не сказал. Потому что…

– Вот‑вот. Никому. Пора бы уже понять, что красивые слова красивыми словами, а жизнь совсем в другом месте. И если все живут не так, как ты, то пора перестать строить из себя благородного рыцаря и начать жить как все. Где надо, лизнуть поглубже, а где надо, расслабиться и постараться получить удовольствие…

– Я никогда! – прошипел Леха сквозь зубы. – Слышишь? Никогда ни под кого не прогибался! И не буду. И ты, вместе с твоим модером, можешь…

Сатир не выдержал взгляда, опустил глаза… всего на миг. Хмыкнул и тут же снова уставился глаза в глаза. Осклабился:

– То есть рога тебе еще до конца не обломали? Мало словил приключений на свою задницу? Ну‑ну. – Он поднял лапку и нацелил палец на валун с черточками. – Ты учти, упертенький, это ведь еще недели не прошло…

– Пошел отсюда.

– Что?

– Пошел. Отсюда. Вон.

– Ну ты это! Полегче на поворотах, рогато‑йе‑йе‑йе‑э‑э… – вдруг зашелся в блеянии сатир.

Глазки расширились и глядели уже не на Леху, а куда‑то за плечо…

– Halt! – рявкнуло за спиной. Осыпались камни, затопали сапоги…

Леха крутанулся, но предательская щебенка разлетелась из‑под копыт, и передняя нога подвернулась.

Сатир рванулся в сторону, к валуну. Но тут сзади зачпокало – пм! пм! пм! – словно выстреливали пробки из бутылок с шампанским, и сатир рухнул на щебенку.

– Liege!

Сатир и не пытался встать. Лишь тихо скулил, схватившись за колено. Шерсть на ноге всклокочилась двумя вулканчиками, и оттуда с каждым ударом пульса выплескивалась темная кровь.

– Льежьять, звьерьи, – предложили уже спокойнее. От расщелины расходились полукругом четверо.

В одинаковой серой форме, напомнившей фильмы о Второй мировой. В одинаковых серых касках. С одинаковыми карабинами, на концах которых большие дутые глушители… Даже лица будто одинаковые – четкие подбородки, сине‑серые глаза. Из‑под касок выглядывают льняные волосы…

Движения четкие, выверенные, согласованные. Не четыре разных человека, а части одной машины. На плече у каждого нашивка серебристой нитью. Крест, но не простой, а с узорами на краях и с отростками по диагонали, что‑то средневековое…

«Тевтоны»… Так назвала команду профессионалов та чертова ведьма в Гнусмасе… Немецкие игроки, профи по объявлению.