– Ты побледнел или мне кажется?

– Кажется. На самом деле я в глубоком обмороке.

Алиса улыбнулась – и тут же погрустнела:

– Что, не верится? Обожаю говорить правду. Краснеть не надо, а все равно никто не верит… Нет, честно. Даже обидно немножко. Почему‑то все уверены, что если спец по компам, то обязательно парень. А у нас на ВМиКе почти полпотока девчонок было. А на последних курсах, когда пора бы и на работу устраиваться, вообще ужас. Видел когда‑нибудь крепко невыспавшуюся женщину?

– Видел. И могу честно сказать: нет на свете ничего хуже невыспавшейся женщины.

– А вот и есть! Пол‑аудитории невыспавшихся женщин!

– Ужас, – честно сказал Леха. – Неужели все такие распутные?

Алиска захлопала глазами… и фыркнула.

– Да ну тебя, Лешка! – Она рассмеялась. – Ты с таким серьезным видом это все говоришь, я постоянно ведусь… Распутных, скажешь тоже! Сплошь синие чулки и мамины дочки.

– А почему же тогда невыспавшиеся? Да еще крепко?

– Так все же в Штаты целят, в солнечную Калифорнию. А они с нами в противофазе. Все онлайн‑собеседования у них начинаются, когда у нас глубокая ночь. Нас уж задразнили – ночные ведьмы, ночные ведьмы…

Она все болтала, но Леха слушал вполуха.

Поеживаясь. В какой‑то миг разглядел это: льдинки страха, которые она так старалась спрятать за смешинками в своих глазах.

Не просто так она такая говорливая. Она всего лишь прячется за этой болтовней. Пытается отгородиться ею от этого чертового «Генодрома». Будто эта болтовня может длиться бесконечно, никогда не кончаясь, и никогда больше не произойдет то, что случилось каких‑то полчаса назад… Старалась казаться живой и веселой, хотя обычная девчонка, доведись ей пережить то, что полчаса назад пережила она, была бы в самом пике депрессии.

Сколько же она пережила тут всего, если уже научилась удерживать это в себе, пряча за улыбкой? Ведь почти не заметно, что эта улыбка вымученная. Вон, даже лукавинка в глазах гуляет…

Но она женщина. Женщины выносливые. Выносливее мужчин. Они прогибаются, но привыкают. А когда все кончается, потихоньку отходят. Становятся такими же, как и раньше. Ну, почти…

А вот сам? Ты‑то так не умеешь. Можешь либо выдержать, либо сломаться. Саботаж не прошел, и значит…

Выдержишь ты тут год?

Целый чертов год?

Три сотни дней, три сотни ночей?

А потом еще два месяца?…

– Леш? – нахмурилась Алиса. И тут же улыбнулась, еще задорнее, чем раньше. Словно приглашала взять кусочек ее улыбки. – Не грусти. Чего ты такой мрачный, как готический собор? Ну не грусти!

– Лис…

– Что? – с готовностью откликнулась Алиса, улыбаясь.

– Что ты натворила‑то? На чужие карточки шиковала?

Алиса погрустнела:

– Да нет, Леш… Карточки – это чистая уголовщина. Правда, я иногда думаю, уж лучше бы карточки. Хоть не так обидно…

– За что же?

– Да ну, по глупости…

– Лиска!

Алиса вздохнула:

– Да даже рассказать стыдно… Ну, хотели взломать защиту одного сетевого магазина.

– Так это же почти что как с карточками…

– Да нет, Леш! Мы же не чтобы воровать. Вообще ничего там трогать не хотели, только найти брешь в их защите.

– Найти брешь, но не воровать? А зачем же тогда?

– Ну… У нас это называется выложить си‑ви сразу в раздел вакансий… – Она тихонько улыбнулась, глядя на Леху, но Леха не улыбнулся, и ее улыбка погасла.