Она наклонилась над пультом и вместо кофеварки включила зелененький экранчик аварийного обзора. Изображение было смазанным, хуже некуда, и все равно становилось не по себе, когда за только что прошедшей волной поднималась очередная, и тоже с лентами молний, стелющихся впереди вала, и за ней еще одна, и там уже смерчи…

– Резко наращивает мощность, – сухо проговорил Гюрг. – Но никакая энергосистема не может делать это до бесконечности. Так что или он сорвется, или…

О варианте «или…» Варваре почему‑то не думалось – в этом случае надо было бы бояться, а она органически перестала испытывать страх, как иногда перестаешь слышать или чувствовать запах. «Может, я вообще стала бесчувственной? – с недоумением спросила она себя. – Нет. И еще как нет! Я хочу быть счастливой. Я уже сейчас почти до самого горлышка счастлива. А когда все это кончится и те, в центральной рубке, будут в безопасности, так что можно будет о них не волноваться, то… А вдруг – ничего? И вот то, что есть сейчас, останется самым‑самым? И тогда только вспоминать, как тащил по ступеням, и носил на руках, и за плечи тряс, побелевший от страха, – за нее, разумеется, не за себя же… Ох, уж лучше пусть нас разгрохает ко всем чертям водяным, все‑таки – вместе…»

И грохнуло. На экранчике полетело лиловое и липкое, закрашивая его наглухо, пол качнулся, так что они вцепились друг в друга, пытаясь удержаться на ногах, а скалу раскачивало – видно, здоровенный смерч трудился; и совсем близко были колючие, настороженные ресницы, и неожиданная улыбка, единственное светлое в этом аду, и шепот: «Ну, кто здесь ведьма – давай, колдуй, без этого не выберемся…»

И вдруг все как оборвалось. Не то чтоб стало тихо – под колпак защиты звуки не проникали; но наступило состояние покоя, даже безразличия; экран прояснился и еще что‑то там замерцало на пульте, но было все равно – спаслись, ну и ладно. Как тогда от тучи спаслись, так теперь отсиделись…

– Связь, – проговорил он с каким‑то удивлением, точно включилась прямая связь с Большой Землей.

– А?.. – отозвалась Варвара и вдруг поняла, что шевельнуться не может, так крепко прижимал он ее к себе.

Она присела, выскальзывая из его рук, дотянулась до пульта, включила фон:

– Семнадцатый, семнадцатый, прекратить передачу изображения; семнадцатый, ответь…

– Передачу прекращаю.

– Ура! Прорезался, милый! – не выдержала Варвара. – Отключи там всю аппаратуру и ни под каким видом больше не включай. Понял? Кто бы тебе ни приказал!

– Слушаюсь. – Точно консервная банка брякнула. На экранчике просматривался весьма загаженный, но не обремененный никакими изображениями пляж. Наваждение сгинуло.

– Пронесло, ‑устало проговорил Гюрг, и щека его задергалась сильнее обычного. – Да будет свет!

Дымчатую пленку слизнуло с окон, и пронизывающий ветер рванулся в помещение, точно выветривая из него накопившийся ужас. Варвара с Гюргом, не сговариваясь, бросились к окну – триединый купол над биолабораторией осел, уплотняясь, и разом сник, молниеносно тая. Из круглой надстройки на крышу вываливались взмокшие в тесноте стратеги – воздевали руки, разминаясь, и по‑чаечному галдели, восторженно и победоносно. Командор тоже не удержался: поднял над головой сцепленные руки и испустил боевой клич. Воодушевление было общее: наша, мол, взяла.

«И что это они разорались, – подумала вдруг Варвара, – ну, победили бы они кого‑то, преодолели, отразили, отстояли. А то ведь просто отсиделись…» Она с тревогой посмотрела в сторону моря.

Оно притихло как‑то на удивление скоро и теперь рябило двумя унылыми оттенками серого, как чешуя давно уснувшей рыбы; зоркий глаз мог усмотреть над его поверхностью тоненькую пелену тумана, и эта пленочка вздымалась – не волнами, а вся разом, часто и легко, как дышит загнанное и уже ничего не ощущающее животное.