— Добрый вечер, Эдмунд, — сказал он, вступая в круг.

Эдмунд повернулся, и они оказались лицом к лицу. Глаза де Бресса оставались мертвыми на синевато-багровом лице, губы сжались в тонкую линию. Он ничего не ответил, лишь пальцы с силой мяли латную рукавицу. Рыцари и слуги во все глаза смотрели на них, пытаясь уловить суть происходящего.

— Нет! — прозвенел в полной тишине голос Гая. Сказано это было так, что пальцы Эдмунда, теребящие рукавицу, на мгновение замерли. Но только на мгновение — тряхнув головой, словно сбрасывая оцепенение, он снова сжал ее в руке.

— Я сказал нет! — и прозвенел властный голос. Зрачки Эдмунда сузились, и словно пелена упала с его глаз: он увидел человека, голосу которого с детства привык повиноваться, доверяя ему больше, чем себе самому.

— Не будь идиотом, парень! — все с тем же напором произнес Гай. — Иди за мной!

И не дожидаясь ответа, Гай развернулся и вышел из заколдованного круга, образованного застывшими в изумлении зрителями, и пошел вниз, к реке.

Эдмунд еще минуту колебался. Бросать перчатку в спину уходящему противнику — это не слишком-то по-рыцарски. Он посмотрел вокруг, и в глазах своих людей прочитал страх и растерянность. Ведь брошенная на землю перчатка означала, что все мосты сожжены. Но разве не этого он хотел?

Срывая на ходу перчатку, он почти побежал за Гаем де Жерве, который широким, уверенным шагом шел к реке: эта походка, эта смелая посадка золотоволосой головы, эта могучая спина — все это было так знакомо с детства! Рядом с Гаем юный Эдмунд де Бресс чувствовал себя защищенным и уверенным.

Только отойдя достаточно далеко, туда, откуда их никто не мог слышать, Гай остановился и обернулся, поджидая Эдмунда. Эдмунд запыхался, и догнав де Жерве, все же швырнул к его ногам украшенную серебром перчатку.

Гай спокойно произнес:

— Ты уронил перчатку, Эдмунд.

И развернувшись, снова пошел дальше, словно бы не понимая того, что ему сделан вызов.

Эдмунд же продолжал стоять на месте.

— Ты поступил подло по отношению ко мне, — крикнул он, и голос его ясно прозвучал в тихом вечернем воздухе.

Гай остановился. Не оборачиваясь, он сказал:

— Подбери перчатку, Эдмунд.

— Ты отказываешься принять мой вызов?

Это было невероятно. Это было полным нарушением законов рыцарства. По-прежнему, стоя спиной к Эдмунду, Гай тихо, но внятно произнес:

— Когда ты выслушаешь то, что я хочу тебе сказать, можешь бросить мне вызов, если не изменишь своего решения, и тогда он будет принят. Но сейчас подними свою оброненную перчатку.

Совсем сбитый с толку тем, что противник отказывается от поединка, немедленно не хватается за меч для разрешения спора, Эдмунд нерешительно поднял перчатку.

Только теперь Гай обернулся, и с глубоким сочувствием и тоской посмотрел на молодого человека, ошеломленного, пребывающего в смятении, измученного страданием. Но Гай не позволил голосу дрогнуть и хоть единым движением выразить свое отношение.

— Ты слишком утомлен, чтобы спокойно выслушать меня, не выкидывая никаких глупостей. Ты и твои спутники нуждаются в ужине и отдыхе. Утром обо всем поговорим.

— Я не приму хлеб с твоего стола, — судорожно сглотнув, сказал Эдмунд. — Ты сделал меня рогоносцем.

Гай устало покачал головой.

— Ты ничего не выиграешь от своей поспешности, Эдмунд. Поешь, выспись, а завтра можешь звать жену блудницей, меня — тоже кем угодно, но завтра, а не сейчас. Понятно?

И снова в Эдмунде взяла верх сила привычки. Послушно повернувшись, он вслед за Гаем побрел назад к лагерю. Его спутники вместе с людьми де Жерве тем временем уже расположились за длинным столом, установленным под деревьями, чтобы дать отдых усталому телу и пропустить стаканчик-другой вина.