— Что вы хотите от меня? — она исхитрилась выдавить из себя этот вопрос и, несмотря на холод в животе, вновь подняла подбородок.

— Ну, зачем же так, племянница? Твое место среди де Боргаров, — осторожно ответил Бертран, откидываясь на спинку кресла. — Ты одна из нас. Ты должна относиться к нам, как относилась к нам твоя мать. Мы просто хотели по-родственному обнять тебя.

«Объятия змеи», — подумала Магдален, вспомнив глаз змеи на ручке кинжала, и мысль об опасности вновь захватила ее.

— Я из Плантагенетов, — сказала она, собрав последние остатки своей строптивости. Но глаза ее невольно взглянули на кинжал, ибо в следующее мгновение он мог вонзиться уже не в стол, а в живую плоть.

Однако Бертран не дотронулся до оружия. Откинувшись в кресле, он смотрел на Магдален, прищуренными серыми глазами, и голос его неожиданно смягчился.

— Ты родилась не где-нибудь, а в этой самой комнате. Вот так-то, дочь Изольды.

— Здесь? — ей и раньше было известно, что она родилась во Франции, но где точно, она не знала. — В этой комнате?

Магдален обежала взглядом бастионную комнату, ее стены, сложенные из толстого камня, пол мощеный каменными плитами, огромный камин, сейчас безжизненный, а тогда, в зимнюю ночь ее появления на свет, в нем, наверное, пылало целое дерево. Холодок пробежал по ее спине. Она стояла в той комнате, где родилась, среди родственников матери. Но ведь выросла она среди прохладных зеленых равнин Англии, в мрачной глуши пограничной крепости, а потом — в атмосфере спеси, присущей двору Плантагенетов. Там она стала тем, кем была сейчас, там ей дали представление о мире, о том, кто она и откуда. И вот она в далеком южном краю, в мрачном замке, где некая женщина в предсмертной агонии, совпавшей с родовыми схватками, произвела ее на свет. Ощущение от этой комнаты, просочившееся в кровь, с тех пор жило в Магдален, как и ощущение родства с матерью, которую она никогда не видела. Выходит, Изольда де Боргар умерла в этой комнате? Умерла в момент родов или после них, где-то в другом месте?

— Она умерла здесь? — обронила она вслух.

Что-то похожее на жало змеи мелькнуло в глазах Бертрана. Но голос его остался тихим и холодным, почти бесплотным, как у чревовещателя.

— Твой отец отравил ее в этой комнате… и здесь она кучилась в предсмертной агонии, когда у нее начались роды. Ланкастер принял тебя из мертвого тела.

Ужас от услышанного обрушился на нее. Магдален ухватилась за край стола, и костяшки пальцев побелели, когда она попыталась снова выпрямиться и осмыслить сказанное Бертраном.

— Мой отец убил мою мать?

Бертран продолжил рассказ, и слова его заполняли мраком прохладный воздух комнаты, пронзенной лучами заходящего солнца.

Бесстрастным голосом де Боргар поведал о сверхъестественном даре ее матери привораживать мужчин, и о том, как она этот дар использовала во имя процветания семейства. Он рассказал, как Изольда подстроила ловушку Ланкастеру и как ее план был раскрыт принцем. По словам Бертрана ее мать ничуть не любила Ланкастера, а просто соблазнила его для блага Франции и возвышения де Боргаров. Голос звучал мягко, но слова были твердыми, как гранит, холодными, как лед, оглушающими, как удар молота. Зачатая в ненависти, она родилась в момент убийства, причиной которого была все та же ненависть.

Так вот что за секрет хранил от нее Гай де Жерве. Теперь ей стало понятным многое… та ужасная первая встреча с отцом, когда Джон Гонтский оттолкнул от себя одиннадцатилетнюю дочь, его постоянное отвращение к ней, странные, уклончивые замечания Гая де Жерве о ее сходстве с матерью. Ей стала наконец понятна сила ее женского очарования: жадные взгляды придворных ее отца, вожделение ее кузена, желание, горевшее в глазах главаря разбойников, страстная влюбленность и чувственное влечение, которое испытывали к ней Эдмунд и Гай.