И вся любовь к ней Эдмунда и Гая внезапно потускнела, как старая, позеленевшая, испорченная медная монета. Так вот, значит в чем суть ее? Магдален вновь испытала те же чувства, что в тот далекий день, когда Гай де Жерве впервые открыл ей, что Джон Гонтский — ее отец. То же самое отчаяние, замешательство, та же засасывающая безнадежность охватили Магдален, но только теперь рядом не было человека, который способен ее успокоить, утешить и бережно подвести к пониманию и признанию того, что случилось.

Впрочем, и она сама уже не была ребенком. И на этот раз не может позволить отчаянию захлестнуть ее целиком, она достаточно взрослая, и ей не нужен теперь всемогущий покровитель и опекун, чтобы вернуть чувство реальности и ощущение жизни. У нее была ее суть, и она за эту суть уцепилась, стоя лицом к лицу с этими до жути похожими на нее людьми, людьми, поведавшими ей, что она принадлежит им, и считавшими, что она будет служить тем же целям, что и ее мать. Но она не желала вступать на ту же порочную стезю, что и ее мать, и потому сказала:

— Нет.

И тут же, вскрикнув, отпрянула — кинжал вонзился в край стола в дюйме от ее живота.

— Выдерни и верни мне, — приказал Бертран, все так же холодно и спокойно. Она подчинилась, поскольку ясно представила, что может произойти в случае отказа. Магдален вырвала лезвие, и, когда она толкнула его по столу в направлении хозяина, острие кинжала сверкнуло в свете свечей.

— Мне уже начинает надоедать эта игра, племянница, — небрежно сказал Бертран, протирая рубиновый глаз об рукав. — Берегись.

— У меня есть муж, — дрожащим голосом начала Магдален.

— Эдмунд де Бресс мертв, — это заговорил Шарль д'Ориак. Он до сих пор стоял сзади, но сейчас обошел стол, чтобы видеть ее лицо. — Ты знаешь, что он мертв. Он вызвал твоего любовника, человека, осквернившего его брачную постель. А исход у такого поединка может быть только один, и он тебе хорошо известен.

— Гай де Жерве не способен пролить кровь Эдмунда, — она сказала это с абсолютной убежденностью и вдруг почувствовала, как насторожились де Боргары; было очевидно, что такое им просто не могло прийти в голову. Это открытие приободрило ее, и неосторожный приступ гнева вновь прорвался наружу. — Причинив зло Эдмунду, по крайней мере, считая, что он сделал это, лорд де Жерве никогда не станет лишать его жизни в честном поединке!

— Что за чушь! — воскликнул Шарль, но все уловили оттенок неуверенности в его голосе. — Какой у него остается выбор: его вызвали на поединок и либо он умрет, либо лишит жизни слабейшего?

Магдален подняла на него глаза.

— Я не знаю, какой у него будет выбор, тихо вымолвила она, — но знаю, что он предпочтет свою смерть смерти Эдмунда.

Это была истинная правда, произнести вслух эти страшные для Магдален слова было невыносимым мучением, но тем убедительнее они прозвучали. В комнате по-прежнему царило молчание, однако характер его совершенно очевидно изменился. Магдален почувствовала, что Шарль встревожен.

— Гонец с подтверждением о поединке все еще не прибыл? — Бертран приподнял бровь.

— Пока еще нет, — ответил Шарль. — Но его могло что-то задержать в дороге. Но разве могут быть сомнения в том, какое известие он принесет? Разве найдется дурак, который предпочтет собственную смерть смерти другого?

Он пытался говорить небрежно и держался внешне беспечно.