Гай убеждал себя, что поведение девочки нельзя назвать чем-то неожиданным: оказавшись в центре всеобщего внимания в соответствии с замыслом Джона Гонтского, Магдален испугалась и почувствовала себя неуверенно. Она была допущена ко двору, ее замучили визитами; где бы она не появилась, сразу же начинались переглядывания и перешептывания, и она, чувствуя это, всюду оставалась скованной и безучастной. Глядя на ее бледное личико, всматриваясь в эти холодно-серые глаза, Гай никак не мог понять о чем она думает. А она всего лишь продумывала свой следующий ход в бесконечной игре в кошки-мышки со стражниками. Она спускалась из окна по старой яблоне, пряталась в клетках с охотничьими соколами, пришпорив лошадь, перепрыгивала через речку, и все это — чтобы убежать от охраны.

Гвендолин тем временем слабела день ото дня, и Гай с отчаянием взирал, как она увядает у него на глазах. Но остаток сил, всю свою любовь и нежность она дарила Магдален, пытаясь помочь девочке примириться с ее нынешним положением и принять его, остановить в ней разрушительную бурю неповиновения.

Застав однажды вечером жену плачущей после очередной выходки Магдален, Гай вышел из себя. Он нашел девочку и наотмашь ударил ее по лицу, затем приказал служанке не давать ей ужина и отправить в постель. Результат оказался ужасающим. Магдален, охваченная безудержной яростью, проплакала всю ночь, а к утру впала в беспамятство. Испугавшись белой горячки, Гай послал за аптекарем… Преодолевая слабые попытки девочки отбиваться, тот поставил ей банки и промыл желудок, но рыдания продолжали безудержно сотрясать слабое тельце. В конце концов обезумевшая от горя Гвендолин потребовала, чтобы Гай пришел в спальню и успокоил ребенка. Подсев к девочке на постель, Гай убрал у нее со лба слипшиеся прядки волос. Глаза ее настолько распухли, что казались закрытыми. Гай почувствовал, как все у него внутри переворачивается от жалости к этому несчастному созданию.

— Ну, ну! — сказал он нежно. — Успокойся, сердечко мое. Хватит плакать.

Он поднял ее с кровати и усадил к себе на колени. Сквозь затихающие мало-помалу всхлипывания он наконец услышал первые членораздельные слова ребенка.

— Давай простим друг друга, — ласково перебил он ее, разобрав, что девочка просит у него прощения. — Понимаешь, у меня просто лопнуло терпение, и я погорячился, но я не мог перенести того, что ты довела леди Гвендолин до слез.

Всхлипывания прекратились, и скоро слова потекли все так же неудержимо, как только что — слезы. Все ее страхи, отчаяние, злоба вылились в душераздирающий монолог. Сев рядом с мужем, Гвендолин взяла горячую, влажную ручку девочки и поцеловала.

— Он меня совсем не любит, — всхлипнув в последний раз, сказала Магдален. — Если он мой отец, почему он смотрит на меня с такой ненавистью? Зачем ему надо было посылать меня к Беллеру и заставлять того притворяться, будто он и есть мой отец? Где моя мать, наконец?

— Твоя мать умерла, — объяснил Гай, — и мы тебе об этом уже говорили.

— Да, — скрипя зубами от очередного приступа боли, сказала Гвендолин и еще раз повторила рассказ, придуманный ими для девочки, неестественность которого была очевидна даже ребенку. — Но она какое-то время была женой его сиятельства и умерла при родах.