– Работы полно. После Ларри у меня еще доктор Дэннис из Энн-Арбор и семинарист Пол из Солт-Лейк. Мой первый мормон.

– Я поздно ложусь, – заверяю я.

Я задним ходом выезжаю со стоянки и вижу, что в гостиной Дженет зажигаются осветительные приборы. Шторы задернуты, лишь по краям занавески пробивается яркий свет. Из дома доносится музыка – сегодня королевы парковок танцуют под джаз.

Моя мать знает, когда умер мой отец, но отказывается сказать мне.

– Какая разница? Умер и умер, – говорит она.

Но я хочу знать, когда он опочил, чтобы самому не умереть в том же возрасте – боюсь до чертиков. Матери не нравится эта моя навязчивая идея, и поэтому она отказывается сообщать мне информацию о Джеке Таггере-старшем, который вышел из дома, когда мне было три года, и больше уже не возвращался.

– Отчего он умер? – Этот вопрос я задавал матери не один раз.

– Умер и умер, – обычно отвечает она. – И перестань трястись по этому поводу – это просто смешно.

Мать сохранила только одну фотографию, на которой есть мой отец. Он высокий, у него песочного цвета волосы; на фото он без рубашки и, на мой взгляд, светится здоровьем. Он обнимает мою мать загорелой рукой. Они щурятся от полуденного солнца на пляже в Клируотер – там они жили в то время. Я тоже есть на снимке – крепко сплю в коляске справа от отца.

Однажды я спросил мать, как отец зарабатывал на жизнь, и она ответила: «Плохо. В этом и была проблема». На фото ему лет двадцать пять – тридцать. Это значит, будь он жив по сей день, ему исполнилось бы по меньшей мере шестьдесят восемь, а может, даже семьдесят три. Но он умер – мать не стала бы лгать.

После того как Джек-старший слинял, жизнь для нас не остановилась. Мать как каторжная работала секретарем в суде, но у нее всегда оставалось время для меня и для общения. И хотя она серьезно встречалась с несколькими мужчинами, замуж вышла только после того, как я окончил школу. Я поступил в колледж, потом стал работать в газете и редко думал об отце, пока много лет спустя меня не перевели в раздел Смертей «Юнион-Реджистер». Вот тогда-то у меня и появился нездоровый интерес к смерти; к своей собственной, в частности. Поэтому я позвонил матери в Неаполь, штат Флорида (куда они с моим отчимом переехали, потому что для гольфиста там рай земной), и спросил, жив ли еще мой отец.

– Нет, – спокойно ответила она.

– Когда он умер?

– Почему тебя это интересует?

– Просто так, – сказал я.

– Я точно не уверена, когда это случилось, Джек.

– Мам, пожалуйста. Вспомни.

– Это не важно. Умер и умер.

– Как это случилось? Что-то наследственное?

– Ради бога, неужели ты думаешь, что я бы тебе не сказала! – воскликнула она. – А теперь давай, пожалуйста, сменим тему. Это случилось много лет назад.

– Но, мам…

– Джек!

Много лет назад. Это меня подкосило. Когда мать говорит «много лет назад», она имеет в виду по крайней мере лет двадцать – из чего, согласно моим расчетам, следует, что, когда отец умер, ему было не больше пятидесяти трех, а может, даже всего… Вот это был вопрос, от которого сводило кишки и яйца.

Тридцать пять? Сорок? Сорок шесть?

Однажды я раскрыл карты и спросил у матери:

– Он был старше или младше меня, когда умер?

– Оставь это свое нездоровое любопытство, – попеняла она.

– Да ладно, мам. Старше или моложе?

Как же мне хотелось, чтобы она сказала «моложе», потому что это означало бы, что я счастливо перескочил через рубеж.