|
Гейвин побывал там от силы пару раз с тех пор, как умер отец. Гладкий камень, имя, дата. Банально. Он не мог даже припомнить, в каком году это произошло. А вот о Флавине помнят. Люди, которые не знают ничего ни о нем, ни о его жизни, помнят его. Гейвин встал и потрогал неровные буквы имени знаменосца «FLAVINS», второе слово в латинской надписи. Внезапно шум с неистовством возобновился. Гейвин обернулся к двери, ожидая увидеть там Рейнольдса, пришедшего с объяснением. Никого. – Черт возьми! Шум продолжался. Кто то где то был очень зол. И теперь обмануться было уже невозможно. Барабанщик был где то рядом, в нескольких шагах. Гейвина охватило любопытство. Разом осушив бокал, он вышел в прихожую. – Кен? – Слова, казалось, застыли на его губах. Прихожая была погружена в темноту. Лишь в конце коридора еле пробивался свет. Возможно, там находилась дверь. Гейвин рукой нащупал выключатель, но свет не зажегся. – Кен? – произнес он опять. На этот раз последовал ответ. Сначала стон, а потом странный звук, как будто раздавливаемого тела. Может, с Рейнольдсом что нибудь случилось? Господи, может, он лежит без сознания там, совсем близко от Гейвина. Надо спешить. Но ноги почему то отказывались его слушаться. Засосало под ложечкой – это напомнило ему детскую игру в прятки. Нервная дрожь охотника. Это было почти приятно. К черту! Разве можно уйти, так и не узнав, что случилось с хозяином? Смелее! Первая дверь была приоткрыта. Он толкнул ее. Вдоль всех стен стояли книжные шкафы. Комната служила, видимо, одновременно спальней и кабинетом. Через открытое окно на заваленный книгами стол падал лунный свет. Ни Рейнольдса, ни молотильщика. Немного успокоившись, Гейвин продолжил свой путь по коридору. Следующая дверь, в кухню, также была открыта, но света в ней не было. Руки покрылись потом. Когда Кеннет пытался стянуть перчатки, они словно прилипли к его ладоням. Чего он боялся? Это было не простое предложение выпить. В квартире есть кто то еще! И у этого типа довольно дурной характер. Дыхание перехватило. На двери был отпечаток окровавленной руки. Он толкнул дверь, но что то мешало ей открыться. Гейвин протиснулся в щель. Воздух в кухне был насыщен невыносимой вонью – то ли забытое мусорное ведро, то ли гниющие овощи. Скользнув рукой по гладкой стене, он нащупал выключатель. Лампа дневного света подала признаки жизни. Ботинок Рейнольдса высунулся из за двери. Гейвин закрыл ее, и обнаружил свернувшегося в три погибели Кена. Он, безусловно, искал здесь спасения, сжавшись, как затравленное животное. Гейвин прикоснулся к нему и почувствовал, что бедняга дрожит как осиновый лист. – Все в порядке... Это – я. Гейвин отвел окровавленную руку, которой Рейнольдс прикрывал лицо. Через всю его щеку, от виска до подбородка, шли две глубокие кровоточащие царапины, как будто кто то полоснул его двузубой вилкой. Кен открыл глаза. Ему потребовалась только секунда, чтобы сконцентрировать взгляд на юноше и внятно произнести: «Убирайся!» – Ты ранен. – Ради всего святого, убирайся! Быстро! Я передумал. Понятно? – Может вызвать полицию? Рейнольдс буквально взорвался. – Убирайся ко всем чертям! Слышишь, ты!!! Я передумал, чертов мальчишка! Гейвин поднялся, пытаясь хоть что нибудь понять. Парню больно, это, видно, и есть причина его агрессивности. Проигнорировать оскорбления и принести что нибудь, чтоб перевязать раны? Да, так будет лучше всего. Перевязать раны и оставить его в покое. Если он считает, что полиции здесь нечего делать, это – его собственная проблема. Возможно ему просто не хочется объяснять присутствие дружка в своей развеселой квартирке. – Где у тебя бинт? Гейвин снова вышел в прихожую. Из за кухонной двери послышалось: «Не надо». Но он уже не слышал. |
