Митя представил, как изящно смахивает тростью с мостовой порхающий листик и даже зажмурился от удовольствия. И сунул в рот еще теплый рогалик.

Хмурого Ингвара он встретил на лестнице и сам не ожидая от себя, выпалил:

— Спасибо! Она — великолепна!

— Это Аркадий Валерьянович заказал, я не при чем, — пробурчал в ответ тот.

— Ваш подарок тоже не подвел — мчался, как… как… как автоматон! — рассмеялся Митя, но Ингвар еще больше помрачнел. Митя вздохнул: ужасно не хотелось портить себе настроение, но, наверное, надо спросить, что не так? — Вы чем-то огорчены? Э, погодите! Разве вы не должны быть на занятиях в своем реальном училище?

— Я прогуливаю. — хмуро буркнул Ингвар.

Чтоооо? Прогуливает? А как же орднунг? И пресловутая германская добросовестность?

— Мне объявили бойкот, — с трудом выдавил Ингвар.

— П-почему? — растерялся Митя. Бойкот в обществе — это очень и очень серьезно. Глупо, конечно, со стороны Ингвара, неодобрение прыщавых реалистов воспринимать серьезно, но с другой стороны, на лучшее общество германец рассчитывать не может, вот и ценит, что имеет.

— Из-за участия в ночной вылазке, — отмахнулся Ингвар. — Говорят, что поддержал царскую сатрапию, угнетающую народности империи. Что полицмейстера обязательно выставят жертвой, а каббалиста повесят — и это я во всем виноват.

— Ваши приятели вам изрядно льстят, Ингвар! — возмутился Митя. — В следующий раз извольте объяснить им, что виноватым во всем здесь могу быть только я. И не присваивайте себе чужие лавры!

Ингвар грустно усмехнулся, почему-то приняв Митины слова за шутку.

— Во многом они правы: навряд арестанты могут рассчитывать на справедливый суд. Но чтоб вы знали, Митя, в этот раз я вас ни в чем не виню! — горячо выпалил он. — Я знаю, вы просто не могли поступить иначе, у вас это инстинкт…

— Как у животного? — недобро прищурился Митя. — Скажите вашим сотоварищам — если, конечно, они пожелают с вами разговаривать! — не мог не уколоть он Ингвара, и с удовольствием полюбовался, как дрогнуло лицо германца. — Что насчет суда речь пока вовсе не идет, а на справедливое расследование арестанты рассчитывать могут. Вчера на совещании у губернатора отец настоял.

«И я немного помог, но надеюсь, об этом акте человеколюбия никто не узнает! Не хотелось бы портить себе репутацию: светскому человеку не должно быть дела до столь тривиальных материй, как жизнь или смерть какого-то Пахомова и какого-то Шнеерсона.» Хотя лицезреть пристыженно-благодарный Ингваров взгляд было приятно.

— Я вас обидел? — пробормотал Ингвар.

— Немного. Но вы не волнуйтесь — при первой же возможности я вас тоже обижу, — успокоил его Митя.

— Да я еще предыдущие ваши разы… не покрыл, — буркнул Ингвар, и Митя воззрился на него в негодовании. — Уходите?

— Да! Нуждаюсь в утешении, знаете ли. После всех нынешних потрясений, — томно-страдальческим тоном отозвался Митя, взглядом давая понять, что главное из потрясений — это как раз Ингвар.

— О ком другом я бы подумал, что идет в церковь, но вы… вы направляетесь к альвийскому портному! — хмыкнул Ингвар, на что Митя одарил его негодующим взглядом и направился вон.

— С именинами барича! — браво пристукивая черенком метлы о мостовую, отрапортовал прибирающий у парадного входа Антипка и расплылся в щербатой улыбке.