— Извольте покинуть помещение участка. С пустыми руками, будьте так любезны, — проследив взглядом за дернувшимся к ящику стола полицмейстером, уточнил отец.

— Ваши личные вещи будут отправлены вам на квартиру.

— Вы об этом еще пожалеете, господин Меркулов! — полицмейстер выпрямился до хруста в спине. — А вот я… я, конечно, уйду и отправлюсь прямиком в Петербург, в Министерство! И посмотрим, смогут ли отставленные от двора ваши покровители — Белозерские — вас защитить! Не пройдет и пары месяцев, как я вернусь, а вот вы — отправитесь вон! Честь имею!

— Сомневаюсь, — меланхолично обронил отец.

Полицмейстер побагровел еще сильнее, но не сказал ничего, лишь подчеркнуто-издевательским жестом вскинул пальцы к околышу фуражки. Правда, угрожающую торжественность его ухода несколько подпортила необходимость протискиваться мимо отца по стеночке, но зато дверью Ждан Геннадьевич хлопнул от души.

— Вы бы с ним поосторожнее, — не поднимая глаз от собственных ногтей, обронил жандармский ротмистр. — Ждан Геннадьевич имеет высокого покровителя. Поговаривают, что самого графа Игнатьева, министра внутренних дел.

— А ваш покорный слуга — всего лишь старый циничный сыскарь, а вовсе не благородный идальго Дон Кихот Ламанческий, готовый жизнь положить в бою с великанами. Сражался он отважно, но великаны его отделали. А я предпочитаю подождать, но победить, — хмыкнул отец. — Граф Игнатьев отстранен от должности, наш с вами общий шеф нынче — граф Толстой, Дмитрий Андреевич.

— Отстранен? — повторил Богинский.

— На прошлой неделе. И вдобавок разорен. — усмехнулся отец. — Обретается нынче в своем имении в Киевской губернии. Ждан Геннадьевич скоро узнает, что в Петербург ему ехать незачем и не к кому.

Митя посмотрел на отца одновременно с одобрением и осуждением. Терпеливо ждать пока полицмейстер лишится покровительства, чтоб тут же от него избавиться — это было поистине прекрасно! Но зачем же подчеркивать неблагородство своего, а значит и его, Митиного, происхождения?

— Полагаете, Ждан Геннадьевич об этом еще не знает? — быстро спросил ротмистр.

— Полагаю, что ему так или иначе об этом сообщат, — с внимательной ласковостью разглядывая ротмистра, протянул отец.

Тот даже и не дрогнул — почти. Разве что едва заметно — для внимательных наблюдателей.

— Я зачем вас поджидал-то, Аркадий Валерьянович! — лишь чуть-чуть торопливей, чем это было бы естественно, выпалил Богинский. — Тех двух поднадзорных, что господин полицмейстер схватил нынче, можно пока не выпускать? Хочу их допросить: кто-то же передавал варягам перед набегом сведения о сторожевых башнях и порубежниках!

«А кто-то и вовсе всё сделал, чтоб порубежников скомпрометировать и в казармах запереть, — вздернул брови Митя. — И кто бы это мог быть? Ах да, господин Лаппо-Данилевский, предводитель губернского дворянства, а вовсе не парочка поднадзорных. Но Богинскому об этом не расскажешь. Хотя бы потому, что неизвестно — не получает ли он у Лаппо-Данилевского второе жалованье.»

— Попробуйте, — согласился отец, но в голосе его звучало сомнение. — Хотя если бы все преступления совершались исключительно лицами, замеченными в выступлениях против властей, я бы сейчас не был вашим начальством, — он прощально кивнул ротмистру.

— Аркадий Валерьянович, — окликнул вслед Богинский. — Покровитель там, или нет, а полицмейстер наш… бывший полицмейстер… скользкий, как угорь, и мстительный, как африканский мавр.