|
Тавр стоял, побледнев. Владимир с усмешкой рассматривал его. У Тавра появилось ощущение, что князь, хоть много моложе, видит его насквозь, как видел в свое время дед, бывший в бытность волхвом. — Ну... — только и сказал он в растерянности. — Вот что, Тавр,сказал Владимир медленно, давая словам падать как удары молота на наковальню,согласен служить мне? — Я и так служу тебе, княже! Владимир отмахнулся: — Тавр, теперь понимай меня с полуслова, как умеешь понимать других. Если говорю: служить мне, то именно мне. Остальные и знать не должны о твоей особой службе. Понятно? Тавр стоял молча. Предложение Владимира было опасным. Сам князь едва держится на столе новгородцев, просто непонятно как сумел его заполучить, может и свалиться в любой день. А с ним полетит и его голова. Владимир кивнул понимающе: — Подумай. Не спеши. Если не хочешь, то забудем разговор. Живи спокойно. И я забуду. Тавр поднял голову, их глаза встретились и сомкнулись. Несколько мгновений смотрели друг на друга. — Принимаю,ответил Тавр наконец.А что мне терять? Я ведь не живу... а смотрю как живут. Да и чую в тебе силу. И ты не прост, каким стараешься казаться. Я буду служить тебе... хотя тем самым сую голову в петлю. — Будем висеть вместе... боярин! Да, он пожаловал Тавра званием боярина. Как Святослав, назначая Добрыню посадником новгородским, дал боярство за долгую честную службу. Не всякий сын боярский становился боярином, как не все даже в старшей дружине были боярами. И Тавр, хоть слово Владимира пока что мало весило, был польщен. Когда Добрыня вернулся, Владимир напросился в новый объезд по своим владениям. И снова Добрыня понял по-своему: уже перепробовал все вина, всех молодых челядниц познал, тянет на новенькое. Тут сам еле сдерживаешься, чтобы не грести под себя всех встречных девок: мужская плоть требует насыщения, но и дел невпроворот. Сейчас потеряешь день, завтра окажется потерянным год. А кто теряет год, тот теряет жизнь. Сейчас потеряю час, думал Владимир, глядя в спину Добрыни, завтра потеряю день. А что такое день в короткой жизни? Вон Добрыня, богатырь и умом быстр, терял дни, потому в свои тридцать лет, а это уже почти старость, все так же на побегушках у великого князя!.. И даже в быстрой скачке, пригибаясь под быстро проносящимися над головой суковатыми ветвями, шептал, закрепляя в памяти, имена знатных бояр, их жен и детей — в разговоре сгодится любая мелочь, прозвища именитых купцов, старейшин торговых рядов, старост кварталов Ляшского, Жидовского, Чешского, Немецкого... На пятый день пути дружина сбилась с дороги. Лес был дремучий, а тропинки, пробитые человеком, незаметно перешли в звериные тропы. Трижды выходили по следам кабаньих стад к водопою, стреляли молодых подсвинков на ужин и поили коней, но Добрыня ярился: не за тем ехали! Еще два дня проплутали, потом наткнулись на весь, настолько затерянную в дремучем лесу, что и наречье там было древлянское — не древлянское, вятическое — не вятическое, а уже свое, обособленное. Когда-то в дальние время, гадали дружинники, мужику с бабой удалось убежать в лес, спасаясь от какой-то беды, там выжили, развели детей, те пошли плодиться, хоть большая часть и гибла от голода и холода... И вот уже новое племя, что смотрит дико, живет в землянках-берлогах, сами похожи на отощавших медведей, топят по-черному, моются тоже по-черному все вместе: мужики, бабы и дети, спят вперемешку. |
