Сказавши «А», пришлось говорить «Б»; стараясь не скрипеть петлями, я приоткрыл ее за собой. Облегченно вздохнув, я вошел в просторную комнату, служившую, скорее всего, подсобным помещением при кузнице. Вдоль стен стояли какие-то примитивные механизмы, с бревенчатого потолка вниз спускались веревочные блоки. Помещение освещалось через два небольших оконца.

    Бегло оглядевшись, на случай, если придется отступать дальше, я понял, что здесь укрыться практически невозможно. Единственное укромное место, загороженный дощатой перегородкой угол, было занято лавкой, заваленной тряпьем.

    «На черта мне пришло в голову прятаться», - рассердившись на собственную неловкость, подумал я, когда прямо перед окном остановилась лошадь, и послышались голоса.

    -  Заходите, сударь! - громко сказал кому-то фон Герц, и в сенях заскрипели половицы.

    «Ну, надо же, идиот, нашел-таки приключение на свою голову!» - самокритично подумал я, заползая по грязному полу под лавку. Там было тесно, пыльно и воняло затхлостью.

    Теперь, снизу, мне были видны только ноги. Их в комнату вошло разом несколько пар. Одни, в идеально отутюженных панталонах, принадлежали барону, вторые, в маленьких бальных туфлях, скорее всего, мажордому Александру Александровичу, сыну поэта. Вряд ли в имении мог оказаться еще один человек в такой странной для деревни обуви. Кроме этих двоих, половицами скрипели еще две пары толстых ног в грубых, мещанских сапогах.

    -  Позвольте, барон, зачем вы меня сюда привезли? - послышался удивленный голос мажордома Перепечина. - Мне сюда ехать нужды не было!

    -  Зато у меня была нужда, - холодно сказал Карл Францевич. - Потрудитесь рассказать, о чем вы вчера так долго разговаривали с приезжим лекарем?

    -  Что за допрос, барон, вы забываете, что я брянский дворянин и сын великого российского поэта!

    -  Отвечайте, Перепечин, иначе очень пожалеете, что рассердили меня. Вы знаете, что я делаю с ослушниками!

    -  Позвольте, Карл Францевич, ни о чем таком мы с лекарем не говорили. Он, узнав мою фамилию, восторгался стихотворениями моего батюшки, великого российского поэта. Только и всего.

    -  Лжете, Перепечин, вы ему много чего разболтали. Теперь потрудитесь все вспомнить и мне пересказать.

    -  Ничего я ему не говорил! - плачущим голосом заныл сын поэта. - Не нужно меня пугать!

    -  Я вас не пугаю, пугать будет Емеля.

    -  Что еще за Емеля, не знаю никакого Емели, отпустите меня, ради Бога. Не забывайте, что я брянский дворянин!

    -  А ну-ка, помогите русскому дворянину вспомнить, что он наболтал пришлому шпиону! - приказал барон, как вскоре стало понятно, владельцам мещанских сапог.

    Те приблизились к балетным туфлям, и последние, сделав в воздухе отчаянное антраша, исчезли из поля моего зрения.

    Тут же раздался отчаянный, почти женский визг Александра Александровича.

    -  Подымай, выше, - сказал густой простонародный голос, - а то Емеля опять будет ругаться.

    Только теперь я догадался, для чего служат веревочные блоки, свисающие с потолка.

    -  Заткните ему рот, - приказал Карл Францевич, вклиниваясь между воплей мажордома, - у меня в ушах звенит.