Герцог Кембриджский, только что вернувшийся из Америки и выглядевший весьма внушительно в парадном мундире, обернулся к вошедшим.
— Грандиозно, как раз те господа, которых я хотел видеть. Входите обсушитесь, хлебните вот этого, — он махнул своим бокалом в сторону буфета. — То самое, что надо в эту гнилую погоду.
Ни словом, ни делом, ни жестом не упомянул он о сокрушительном поражении войск в Мексиканском заливе. И никто не осмелился спросить его об этом. С тех самых пор, как американские газеты начали каркать о восхитительной победе, герцог оставался в уединении. Когда же он снова вышел на люди и снова возглавил армии, никто не набрался смелости помянуть ему об этом. Дело прошлое, ему предстоит блестящее будущее.
Пришедшие забормотали приветствия весьма вежливо, поскольку герцог не только двоюродный брат королевы, но и главнокомандующий британскими армиями. Потом с интересом посмотрели на стройного офицера, стоявшего рядом с герцогом и казавшегося чуть ли не истощенным по сравнению с тучным главнокомандующим. Вместо банта или галстука шея офицера была обмотана бинтами, так что он не мог вертеть головой. Герцог кивнул в его сторону.
— Вы случаем не знакомы с полковником Дюпуем из Пятьдесят шестого Вест‑Эссекского? Он прибыл домой на поправку и доставил информацию о колонистах. Отзывается хорошо об их оружии и весьма презрительно — о нашем. Хочет потратить деньги, изрядное количество денег, осмелюсь сказать. Вот, полковник, с этим пареньком вы и хотите поговорить. Зовут Гладстон, советник казначейства.
— Рад познакомиться, полковник. Надеюсь, ваше выздоровление идет хорошо.
— Отлично, спасибо, сэр, — хриплым шепотом ответил тот.
— А на что вы хотите потратить золото нашей нации?
— На оружие, сэр. Современные винтовки, и притом заряжающиеся с казенника. — Он притронулся к своей шее. — Вроде той, что сделала это. С расстояния в сотни ярдов.
— Вы, сэр, — вспылил Пальмерстон, — вы считаете, что страна не смогла хорошо обеспечить свои войска?!
— Нет, сэр, я вовсе не подразумеваю этого. Я хочу сказать, что войска, в том числе и я, довольствовались статус‑кво и слишком мало думали о модернизации. Вам известно, что кое–кто из моих людей до сих пор пользуется тауэровскими мушкетами?
— Бурая Бесс выиграла не одну войну, — заметил герцог.
— Выиграла, сэр, в прошлом, сэр. Пятьдесят‑сто лет назад. Один из моих офицеров с презрением отозвался об этом оружии и зашел настолько далеко, что сказал — конечно, в шутку, — что предпочитает добрый английский лук. Куда более хорошее, более точное оружие, чем мушкет. И скорострельность в четыре раза выше. И не выпускает дыма, который выдает местоположение солдата.
— Изумительная шутка, — бросил Пальмерстон, рассерженный подобным легкомыслием. — И что, всегда ваши офицеры столь дерзки?
— Редко. Этот уже не повторит свою дерзость. Он погиб в сражении под Платсбергом.
— Вы упомянули только об оружии, — сказал лорд Рассел. — Не хотите ли заодно возложить вину на нашу мораль, на нашу организацию, на нашу способность сражаться?
— Поймите меня правильно, сэр. Я профессиональный солдат профессиональнейшей армии мира — и горжусь этим. Но, проще говоря, сражение выигрывают пули. Если враг выпустит в меня десять пуль за то время, которое требуется мне, чтобы выпустить одну, тогда он стоит десяти солдат. Откуда следует, что в бою речь о равенстве уже не идет. Сто против ста означает, что моя сотня против их тысячи. Таким образом бой не выиграешь.
— Выучка, вот что главное, — возразил герцог. — Выучка и мораль. У нас есть мораль, выучка и решимость сражаться и победить в любом уголке мира. |