— Лодка, лодка, очень большая лодка! Там, там у берега! — влетел в деревню местный мальчишка и со страхом рукой показывал на берег.

Услышав крик про лодку, все временно оставили Константина, отправившись к берегу, благо он находился неподалеку. Даже шаман не стал сторожить связанного, только проверил узлы веревки, и приказал стеречь жертву воинам, охранявшим дворец царя (иными словами, тростниковую хижину).

Некоторое время не происходило ничего. Затем послышалось несколько мушкетных выстрелов.

— Эй, кто-нибудь, помогите! Я свой! — закричал Константин, опасаясь сейчас одного — случайной пули. Которая, как известно, дура.

Когда на поляне перед хижиной вождя появились люди в широкополых черных шляпах, все было кончено. «Королевские гвардейцы» корчились на земле, подстреленные из мушкетов, а сам вождь Кунду-туре решил, что наилучшим сейчас окажется бегство. Даже своих наложниц позабыл, теперь они орали от страха в хижине.

А немногочисленное племя разбежалось кто куда.

— Вы кто? — спросил по-испански один из прибывших, деловито осматривая побоище.

Сказать по-английски о том, что он плыл с Дрейком, было равносильно приговору: «Вот самое ему здесь и место. Эй, несите-ка огонь, братья Педро Гомес и Хулио Ибаньес! Пора спалить еретика».

Посему действовать надлежало быстро и осторожно.

— Я из Ржечи Посполитой… — начал Константин. И это было правильно: ведь всем известно, что поляки — верные католики, а польского языка никто из прибывших не знает.

— Я должен был плыть в Гавр во Франции, — продолжал он. — Но наш корабль был захвачен эскадрой Дрейка, почти все мои сотоварищи погибли, а меня взяли в заложники.

Говорил все это Константин на немецком, и правильно — один из испанцев худо-бедно знал немецкий.

— За меня хотели выкуп получить. Прибыли сюда. Дрейк собирался купить у местных вождей рабов, а мне удалось бежать. Год я жил среди чернокожих.

Испанец строго смотрел на Костю — на истинного католика человек, подвешенный, словно свиная туша, походил мало.

— И что же, Дрейк здесь взял рабов? — спросил испанец.

— Взял. Теперь туземцы, едва приблизится корабль, уходят в лес, подальше. Вам их не взять.

— Отчего же? У нас есть обученные собаки.

— Не поможет. Вначале по реке идут, собаки их след не возьмут.

— Андреас, развяжи-ка этого человека. Надо посмотреть, кто остался в деревне. Мы, конечно, примем вас на судно, — обратился к Косте испанец, знавший немецкий. Он, видимо, был здесь за главного. — Вы католик?

— Да, разумеется, — отвечал Константин. Даже в этот момент, когда от его слов зависела не только судьба, но и жизнь, сердце его сжалось от лжи. Константин словно бы отказался от православной веры, хотя (несмотря на все знание истории), он очень плохо понимал, чем одно отличается от другого, кроме того, что православие — родное, а католичество — нет. Ну, службу на латыни ведут, ну, папа римский у них… Вот Богдан — тот, будучи атеистом, мог спокойно и смело назвать себя кем угодно. «Вопрос веры — дело несущественное», — сказал он как-то раз.

Тем временем Андреас, крепкий парень с аркебузой на плече, пошел осматривать деревню.

— Судя по всему, вам тяжело пришлось среди этих черных язычников, — главный из прибывших грустно покачал головой.

Почему-то Константину неожиданно стало жаль тех, с кем он провел год — людей, которые только что собирались его зажарить и съесть. Но ведь они были искренними в своих чувствах, эти негры, они же дети природы, и почти все, кроме шамана, действительно верили, что он попадет к их Богу и будет жить в довольстве.