|
В высокой траве, обрамлявшей зигзагообразную дорожку, отцвели поэтичные нарциссы, зато появились нежно-розовые дикие гладиолусы, вдоль нее расцвели белые гвоздики, наполняя воздух своим дымным запахом, а кусты, на которые до этого никто не обращал внимания, вдруг взорвались пышными соцветиями и ароматами – это была лиловая сирень. Настоящая мешанина весны и лета, в которую невозможно было поверить, если вы только не становились ее свидетелями. Все пробудилось вместе и сразу, все растения, расцвет которых в Англии растянулся бы на шесть месяцев, здесь ухитрились втиснуть его в один. Миссис Уилкинс даже разыскала в каком-то прохладном горном уголке примулы и принесла их в Сан-Сальваторе, но рядом с геранями и гелиотропом они выглядели очень скромно.
Глава 17
В первый день третьей недели Роуз написала Фредерику. Опасаясь снова впасть в смятение и не отправить письмо, она отдала его Доменико и попросила отнести на почту – если б она не написала сейчас, времени для этого уже не осталось бы. Половина месяца в Сан-Сальваторе прошла. Если Фредерик отправится сразу же, как получит письмо, что, конечно, вряд ли возможно – надо собраться, взять паспорт, да и к тому же он наверняка торопиться не будет, – то и тогда он пробудет здесь не больше пяти дней. Сделав то, что сделала, Роуз тут же пожалела. Он не приедет. И даже не побеспокоится ответить. А если и ответит, то приведет какую-нибудь отговорку, почему не может приехать, что-нибудь насчет ужасной занятости, и добьется она своим письмом только того, что будет чувствовать себя еще более несчастной, чем прежде. Что только творит с людьми праздность! Разве воскрешение Фредерика, ну, или попытка его воскресить не была ничем иным, как результатом безделья? Лучше бы она никогда не отправлялась на отдых. К чему ей отдых? Ее спасение в работе, работа – вот что защищает, вот что помогает хранить верность ценностям. Дома, в Хампстеде, она была постоянно чем-то занята, чем и преодолевала тоску по Фредерику, в последнее время думая о нем с тихой грустью, как думают о давно почившем в бозе любимом, но праздное пребывание здесь, в этом прекрасном и тихом месте, отбросило ее назад, в то ужасное состояние, из которого она с такими усилиями выбралась несколько лет назад. Даже если Фредерик и приедет, она тут же ему наскучит. Разве не осенило ее вскоре после приезда в Сан-Сальваторе, что он отстранился от нее именно потому, что ему с ней скучно? И с чего теперь ей вдруг почудилось, будто после такого долгого отчуждения она вдруг его заинтересует? Она же предстанет перед ним косноязычной дурочкой. Как это ужасно, умолять: «Подожди немного… Пожалуйста, не раздражайся… Я думаю, что, может, перестану быть такой скучной…» Роуз уже тысячу раз пожалела, что не оставила Фредерика в покое. Лотти, которая каждый вечер спрашивала, не отослала ли она письмо, услыхав наконец утвердительный ответ, вскрикнула от восторга, обняла ее и с энтузиазмом заявила: «Ну вот, теперь мы будем всецело счастливы!» Но Роуз отнюдь не была в этом уверена, и выражение ее лица становилось все более задумчивым и печальным. Мистер Уилкинс, решив выяснить, в чем дело, надевал панаму и прогуливался, время от времени как бы случайно на нее натыкаясь. – Вот уж не знал, – сказал он, встретив ее в первый раз и галантно приподняв панаму, – что вам тоже нравится это место. И присел рядом. После ланча она перебралась в другое место, но не прошло и получаса, как из-за угла, помахивая тросточкой, показался мистер Уилкинс. – Нам просто суждено встречаться в наших скитаниях, – сказал мистер Уилкинс с милой улыбкой. И присел рядом. Мистер Уилкинс был очень добр, и она понимала, что в Хампстеде составила о нем неверное представление, и он был настоящим мужчиной, созревшим, словно фрукт, под благотворным солнцем Сан-Сальваторе, – но Роуз хотела быть в одиночестве. |
