|
И все же она была благодарна ему как доказательству того, что хотя она и казалась скучной Фредерику, все же находился тот, кто ее скучной не считал, потому что иначе не сидел и не болтал бы с ней при каждом удобном случае, пока не наступало время идти в дом. Говоря по правде, ей было скучно с ним, но это было вовсе не так ужасно, как если бы она была скучна ему. В ней, как это ни печально, проснулось тщеславие. Теперь, когда Роуз не могла молиться, в ней пробудились все слабости – тщеславие, чувствительность, раздражительность, неуживчивость, – чуждые, незнакомые дьяволы, которые обычно овладевают пустыми душами. Она никогда в жизни не была тщеславной, раздражительной, неуживчивой. Неужели у Сан-Сальваторе может быть обратный эффект, и его солнце, поспособствовавшее тому, что мистер Уилкинс весь налился сладостью, наполнило ее горечью?
На следующее утро, чтобы уж точно побыть в одиночестве, она, пока мистер Уилкинс после завтрака со всей приятностью обхаживал миссис Фишер, спустилась к скалам у самой воды, где они с Лотти сидели в первый день. Фредерик уже должен был получить письмо. И сегодня, если он поступит, как мистер Уилкинс, она может получить от него телеграмму. Она попыталась посмеяться над своей абсурдной надеждой. И все же… Если мистер Уилкинс послал телеграмму, то почему этого не может сделать Фредерик? Чары Сан-Сальваторе, казалось, проникали и через почтовую бумагу. Лотти о телеграмме и не мечтала, но когда она пришла на ланч, телеграмма уже ожидала ее. Какое бы это было чудо, если б она, вернувшись к ланчу, обнаружила, что и ее ждет телеграмма… Роуз тесно обхватила руками колени. Как страстно она желала снова быть важной, нужной для кого-то – нужной не для выступлений, значимой не как участница организации, а нужной в частном порядке, только для одного человека, чтобы никто об этом не знал и никто этого больше не видел. Разве так много она просит у мира, в котором столько людей, чтобы один из всех этих миллионов был только с ней? Тот, кому нужна только одна, кто думает только об одной, кто рвется быть только с одной – о, как неистово одна такая жаждет быть одной-единственной! Все утро она просидела под сосной у моря. Никто к ней не приходил. Тянулись часы, медленно, они казались такими длинными. Но она не пойдет назад до ланча, она даст телеграмме время… В этот день Скрэп, поддавшись на уговоры Лотти и решив, что, наверное, она уже достаточно насиделась, покинула кресло и подушечки и отправилась с Лотти и сэндвичами до вечера в горы. Мистер Уилкинс вознамерился было пойти с ними, но леди Каролина посоветовала ему остаться и скрасить одиночество миссис Фишер, каковое он и скрашивал до одиннадцати, после чего отправился на поиски миссис Арбатнот, дабы скрасить и ее одиночество, по справедливости разделив свои усилия между двумя одинокими леди, однако, отирая потный лоб, вернулся к миссис Фишер, поскольку на этот раз миссис Арбатнот спряталась успешно. Войдя в дом, он увидел телеграмму, и пожалел, что не увидел ее раньше. – Следует ли нам ее вскрыть? – спросил он у миссис Фишер. – Нет, – ответила миссис Фишер. – Но вдруг требуется срочно ответить? – Я не одобряю злонамеренное вскрытие чужой корреспонденции. – Злонамеренное вскрытие? Моя дорогая леди… Мистер Уилкинс был шокирован. Ну и слова! «Злонамеренное вскрытие»! Он высоко ценил миссис Фишер, но порой с ней бывало трудновато. Он ей нравился, в этом он был уверен, и она была на верном пути к тому, чтобы стать его клиенткой, но он опасался, что она окажется клиенткой строптивой и себе на уме. Она точно была себе на уме, потому что, несмотря на все его искусное обхождение и сочувствие в течение целой недели, она даже намеком не дала ему понять, что именно ее так очевидно беспокоило. – Бедная старушенция, – сказала Лотти, когда он спросил, не знает ли она, что гнетет миссис Фишер. |
