— Поуфить…эфо прафильно…но вот в живот буцкать — это вы зря!

— Ничо не зря! Правильно эту бл…ь поучили! Сеня только спасибо скажет! И вообще ее надо было на хор поставить! — вмешался один из парней, которые сидели ко мне спиной. Их было двое — крепкие, плечистые, с литыми спинами, накаченными косьбой, копкой огорода и рубкой дров, с клешнястыми руками, способными поднять и забросить в сторону задок жигулей-«шестерки». Крепкие руки, да. И этими руками по хрупкому женскому телу?! И ногами. Мрази вы, господа!

— Это ты то ли хорист? — холодным как лед голосом спросил я. В душе у меня кипела, булькотила яростная, шипучая злоба! Как ты посмел, мразь?! Как ты посмел?!

— О! — парень аж подскочил на месте — А! Это Варькин любовничек приперся! Чо, сука, теперь за моей бабой пришел, Варьки мало стало? Ничо, я на тебя напишу куда надо! У меня в прокуратуре есть знакомые — тебе мало не покажется!

Да что у них за мода пошла?! Чуть что — напишу в прокуратуру! Чуть что — «тебе мало не покажется!». Вот они, издержки демократии! Так сказать — связь народа и государства!

Я не раздумывал ни секунды. Вмазал кулаком в широкое, толстогубое лицо так, что парень завалился на стол, заливая его кровью и соплями. Костяшки вот только о зубы сбил, теперь долго заживать будет. Надо было тряпкой обмотать, но…не до того было. Почему-то такие вот ссадины долго заживают, а еще и воспаляются — наверное потому, что на зубах человека много всяких бактерий, и они, попадая в ранку на руке, воспаляют ее не хуже, чем если бы туда попала земля. А может быть даже сильнее — что там за пакость живет на зубах у этого придурка? Хорошо, если СПИДа с проказой нет!

Второй парень — тот, что сидел ко мне спиной и уже успел повернуться — схватился за нож. Сточенный такой, ржавый, старый. Я не стал дожидаться, когда эта ржавая заточка окажется у меня в животе, поднял тяжелый табурет (Как пушинку! В ярости чего только не сделаешь!»), и с размаху опустил его на плечо парня. Хрустнуло, он завопил, выронил оружие, а после второго удара табуретом повалился на пол без сознания.

— Это…слышь, мент…я ее не пинал! — тот, кто говорил, когда я вошел (наверное Федька), испуганно воззрился на табурет в моих руках, который я все еще держал наперевес, будто готовясь к атаке — Так, пощечину дал, и все! И больше ничего! И пацанов останавливал! Ты это…не надо!

— Ты останавливал?! А чего ж не остановил? — спросил я, тяжело дыша. Руки у меня тряслись — адреналин едва из ушей не выливался — Мрази, вы ответите! И так ответите, что все запомнят, и навсегда! Понял, мразота! Ответишь!

— Отвечу, чо… — Федька покаянно наклонил голову — Врежь…виноват я, да. Побоялся. Пацаны-то резкие, внатури…самому бы досталось! Врежь мне, гаду! Врежь!

— Спать! — приказал я, и Федька свалился на пол, как мешок. А я взял недопитую бутылку водки и шипя, матерясь стал поливать содержимым бутылки свою пострадавшую руку. Смыть заразу! Хотя смешно, конечно — мои бесы все равно не дадут мне пропасть из-за заражения крови или чего-нибудь похожего.

— Не дадим, хозяин! — подтвердил Прошка, и ментальный его голос был таким, как если бы он сейчас муслюкал конфетку. Ну да, они наслаждаются. Для них все происходящее — настоящий пир!

Из дома Куракиных я вышел через полчаса, усталый, вялый, будто всю ночь разгружал вагоны с углем.