Впрочем, перебраться с постели в инвалидное кресло он и впрямь может самостоятельно. Надо только добраться до дальнего угла комнаты, поскольку кресло Родриго, как раз чтобы воспрепятствовать этой инициативе, предусмотрительно оставил подальше от кровати. Марко Каррера встаёт и нетвёрдой походкой, волоча за собой капельницу на колёсиках и даже чуточку на неё опираясь, проходит несколько метров, отделяющих его от инвалидного кресла. Смотри не упади, думает он. В оба смотри, сейчас только шейку бедра сломать не хватало. Доковыляв до кресла, он проверяет, поднят ли тормоз, и осознав, что не поднят, поднимает. Потом тщательно прицеливается и мягко, чтобы не прострелило в бок, опускается на сиденье. Готово. Больно, конечно, но не слишком сложно. И только усевшись, решается позвать санитара. «Родриго, – едва слышно бормочет он. Слишком тихо? Нет: Родриго появляется немедленно, обходя молчанием тот факт, что Марко поднялся и самостоятельно добрался до кресла. – Пойдём в сад. Пусть это случится там».

Вечер тёпел и безоблачен. Цветёт cмолосемянник, а вместе с ним – бугенвиллея и жасмин; траву подстригли только сегодня утром, и пахнет этот купаж просто потрясающе. Луиза, наконец оторвавшись от Джакомо, идёт навстречу. Марко видит лишь её силуэт, позолоченный уже начавшим клониться к закату солнцем: сколько же ей теперь? Шестьдесят четыре? Может, шестьдесят три? Или шестьдесят пять? Ни единый миллиметр этого тела, этого лица, когда-то так страстно желанных для Марко, не нуждается в ретуши – она по-прежнему прекрасна. Следом идёт Джакомо, тоже любивший это лицо, это тело. И Джакомо тоже по-прежнему красив. Риск пятый: слабость. Тут, к счастью, на дорожке показывается Мирайдзин, а за ней Оскар, Марина, Грета и Каррадори. Что ж, вот все и в сборе, думает Марко, можно двигаться дальше.

Он взволнован, сердце в груди отчаянно колотится.

Подошедший Каррадори тепло приветствует друга. Он просит прощения за задержку, но Марко отмахивается: мол, на шоссе Аурелия вечно гигантские пробки, жаль, что и Каррадори тоже в них увяз. Этот человечек, как всегда, выглядит совершенно непримечательным, и лишь магнетический взгляд его выдаёт. Они ровесники, но Каррадори кажется старше. Впрочем, нет: это он, Марко, кажется моложе. Несмотря на потерю веса, болезнь и непростое лечение, семьдесят один ему определённо не дашь. Даже волосы после химиотерапии не вылезли, только истончились, и густую, едва тронутую сединой шевелюру треплет вечерний ветерок. В этом-то, в его вполне ещё приличной форме и есть весь смысл: уйти сейчас, таким, пока не превратился в отвратительную развалину.

Все молчат. Не знают, что сказать. Марко заговорщически кивает Родриго, отсылая в дом. Он много размышлял, как станет вести себя в эти последние минуты, что говорить и что делать, выбросил из головы все пафосные идеи, и потому: никакой музыки (сперва подумал о Don't Cry No Tears Нила Янга, но тотчас же понял, что это чересчур); бога ради, никаких прощальных слов; никаких церемоний; ни эмоций, ни слабости, ни жалости к себе. Просто короткие объятия напоследок – это можно – с теми, кто захочет его обнять, как обнимал всегда, расставаясь, и несколько слов, чисто технических: надо же объяснить, что они не должны чувствовать себя его сообщниками и тем более за что-то потом отвечать.

Пока вернувшийся Родриго не начинает крепить пакеты с препаратами к трубкам капельницы и Марко не прочищает горло, не слышно ни звука.

– Ну что ж, – говорит он, – хочу поблагодарить всех за то, что приехали, я очень рад, что вы рядом. Мысль пригласить вас принадлежала Мирайдзин, и, учитывая, что все приехали, должен заключить, что идею сочли хорошей. А теперь, хоть вас и...

Джакомо вдруг шумно всхлипывает, дважды подряд за какую-то пару секунд.