|
Он чувствует запах её духов: насыщенный, кислый аромат цитрусовых. Потом заглядывает ей в глаза, увлажнившиеся чуть сильнее обычного, и Грета улыбается.
– Прощай, Марко. – До свидания, – отвечает он. Грета поднимается, возвращается на место. Здесь у каждого есть своё место, но что поделаешь: это ведь спектакль. Теперь черёд Каррадори. Подойдя ближе, он протягивает ладонь: мол, сам решай, что с ней делать; Марко выбирает спортивное рукопожатие, как после теннисного матча. Хлопок – и снова укол боли. – Всего Вам доброго, – церемонно произносит Каррадори. – Может, пора на «ты»? – отвечает Марко, и оба хохочут. С Каррадори, ровесником, немного цинизма позволить можно. Оскар. Они познакомились всего пару месяцев назад, в разгар химиотерапии, когда парень приехал навестить перебравшуюся во Флоренцию Мирайдзин. Марко, несмотря на тяжёлую болезнь, уже успел оценить его энергию, и даже немного подпитаться ею, настолько она оказалась заразительна. Своего рода мужская версия Мирайдзин, Оскар был прирождённым вождём, лидером – и ещё одной большой надеждой нового мира. – Держитесь вместе, ребята, – говорит ему Марко, обнимая. – Claro<sup></sup>, – отвечает тот. И добавляет, хотя, в принципе, вовсе не обязан: – Su vida es mi vida.<sup></sup> Потом стискивает ладони Мирайдзин, едва касается её губ своими и отходит в сторону. Ну, кто следующий? Конечно, порядок не так уж и важен, но Марко всё-таки интересно, кто будет первым, Джакомо или Луиза: какова иерархия? А может, учитывая, что оба на несколько секунд замирают в нерешительности, они и сами задаются тем же вопросом? В конце концов шаг вперёд делает Джакомо. Братья обнимаются, и в груди у обоих снова коварно ёкает. Оба напуганы давешними всхлипами, ведь разрыдаться сейчас и всё испортить было бы настоящей катастрофой. И вот, словно выгадывая время, они никак не хотят разорвать объятия. – Прости меня, – шепчет Джакомо. – Это ты меня прости, – отвечает Марко. Наконец они отрываются друг от друга. Дружно шмыгают носами. И больше ничего. Прошло. Теперь очередь Луизы. Вот и она. Сердце Марко снова начинает колотиться. Её нефритово-зелёные глаза. Её сияющие, будто пропитанные солнцем каштановые волосы. Её нежная шея и привычный запах моря. К прощанию с ней Марко не готовился, решил сказать первое, что придёт в голову, но, сказать по правде, сейчас, при виде неё, ему приходит в голову лишь одно: – Знаешь, какой сегодня день? – Нет... – Второе июня. А что это за день? Луиза неуверенно улыбается. – День республики? – Ну разумеется. А ещё? Луиза, по-прежнему улыбаясь, едва заметно качает головой. – Крайняя точка, максимально далеко от моего дня рождения, – говорит Марко. – Ровно шесть месяцев. Как там звали человека, умирающего в день своего рождения? Какое-то еврейское слово... – Tzadik. – Точно. Выходит, я вовсе не tzadik, а нечто прямо противоположное. Боже, неужели это и есть последние слова, которые Марко Каррера скажет Луизе Латтес? Похоже, думает он, стоило приготовить что-нибудь получше. – И всё же ты именно он и есть. – А как же еврейские мистики? – Еврейские мистики ошибаются. Её рука касается его затылка, спускается ко лбу, ниже. – Mon petit colibrì<sup></sup> – слышится шёпот. Она чуть склоняет голову набок, отбрасывает упавшие волосы, какое знакомое, какое чувственное движение, будто, как много лет назад, собираясь... Поцеловать его! Прямо в губы! Ещё и с языком! Обхватив лицо руками! Да, вот так, как в былые времена, на глазах у Джакомо, на глазах у всех! Браво, Луиза: непристойность должна быть непристойной до конца. |
