|
Марко в ответ прижимает к себе, обнимает, и пронзившая руку острая боль кажется ему благословением. Он ведь тоже хотел её поцеловать, всегда хотел, с самого начала, впервые ощутив это желание пусть и в прошлом веке, но именно здесь, в этом месте, и за пятьдесят с лишним лет оно ничуть не ослабело. Вот только сегодня он ни за что бы не осмелился это сделать. Она сделала это сама.
Ну, вот и всё. Луиза, словно очнувшись, поднимается, делает шаг назад, склоняет голову, будто приняв в уста освящённую гостию, и возвращается на своё место. Да, пора. Остаётся лишь закончить. Вечерние запахи опьяняют, всё пышет светом, жизнью. Лёгкий ветерок с моря едва касается живых изгородей, шевелит податливые пряди волос, разливает в воздухе бесконечную благодать. В такой позе Марко не чувствует боли. Сколько же он её испытал в своей жизни! Вот уж, без сомнения, жизнь, полная боли. Но какой бы ни была боль, она никогда не мешала ему наслаждаться моментами вроде этого, когда всё вокруг видится идеальным, – и такими моментами его жизнь тоже была полна. А нужно-то, в конце концов, всего ничего: подходящий день, немного объятий, поцелуй в губы... То есть могут быть и другие... Чёрт, шестой риск: передумать. Может, все как раз и надеются, что он передумает. Что сделает вид, будто верит в выздоровление, что снова начнёт курс терапии, что снова станет бороться, и непрерывно мучиться тошнотой, дизентерией, язвами во рту, что больше не сможет встать с постели, что превратится в собственный призрак, что заработает пролежни, что Мирайдзин, вместо того чтобы спасать мир, вынуждена будет бегать по городу, чтобы найти в прокате водяной матрас, и масла, и мази, и ночную сиделку, и бульканье вперемешку с дыханием, и морфин, перорально, интравенозно, всё чаще и чаще, всё больше и больше, потому что возникнет зависимость, но больше, как утверждают протоколы, уже некуда, и вот уже он вслед за Пробо умоляет Мирайдзин «увезти его», а Мирайдзин, вместо того чтобы спасать мир, вынуждена... Он оборачивается к Родриго, пожимает ему руку: – Спасибо за все, – и тот гладит его по плечу. Марко дотягивается – боль – до красного клапана, открывает его. Потом снова опускает руку на бедро. Боль. Он оглядывает пятерых людей напротив, поднимает глаза на Мирайдзин и жестом просит её нагнуться. Девушка подчиняется. Марко в последний раз видит, как она хороша. Он поднимает руку – боль – и погружает её в эти непостижимые волосы. Мирайдзин отвечает ему бесстрашным, кого-то неуловимо напоминающим взглядом. Начинает действовать обезболивающее, и мир потихоньку отдаляется. Сделай он всё сам, пришлось бы сейчас прилагать титанические усилия, чтобы ввести хлорид калия. Сегодня эту услугу окажет ему Родриго. Но что ты делаешь, Мирайдзин? С бесконечной нежностью она заменяет его левую руку в своих волосах правой. Боли нет. Всё уплывает. Что ты делаешь, Мирайдзин? Ах, вот что она делает... Да, умница. Их правые руки прижимаются друг к другу перепонками между мизинцем и безымянным пальцем, чтобы родинки-близнецы в последний раз соприкоснулись. Их «точка силы» – что же ещё?.. Мир уже совсем далеко. Безмятежность накатывает волной, утягивает вниз. Ирена. Адель. Папа. Мама. Я оставляю миру этого ребёнка. Признайтесь, вы мной гордитесь? Ирена. Адель. Папа. Мама. Сколько же людей похоронено внутри нас? Всё кончено. Марко спит. Его голова склоняется набок, и Мирайдзин на всякий случай придерживает её рукой. Теперь дело за Родриго, который только ради этого и приехал из Малаги. У него совершенно безумная история, слепой отец, мать-цыганка, бывшая некогда уличной певичкой, танцовщицей и, кажется, любовницей Энрике Иглесиаса ещё до того, как он замутил с Анной Курниковой, две сестры-близняшки, которых никогда не бывает дома, поскольку они колесят по миру с гуманитарными организациями, бойфренд – чемпион по баскской пелоте<sup></sup>, приёмный сын в Бенине: впрочем, нам не до его истории, он здесь лишь затем, чтобы открыть синий клапан. |
