Эти девять лет Марко прожил на одном дыхании, с невероятным, если задуматься, оптимизмом и чувством лёгкости, учитывая то, что за это время он успел потерять Луизу, отказаться от академической карьеры, лишиться одного за другим обоих родителей, вновь обрести Луизу, окончательно рассориться с братом и снова потерять Луизу. Все события уместились в один чудовищный период, который Марко оттрубил, если можно так выразиться, на нижней палубе: вставал на рассвете, работал как вол, ходил по магазинам, готовил, справлялся с миллионом мелких дел, да ещё успевал заботиться о дочери, матери, отце и всей прочей отаре. Он, Марко, не позволял распасться крохотному, очень хрупкому мирку, который без него исчез бы с первым же дуновением ветра, и это ощущение придавало ему невиданные ранее силу и смелость; а сам он тем временем успел подготовиться к тому, что этот мирок всё равно исчезнет, поскольку, как он прекрасно знал, todo termina<sup></sup>, и через какую-то тысячу лет Венеция совсем уйдёт под воду, и, как он знал ничуть не хуже, todo cambia<sup></sup>, и примерно через тринадцать тысяч лет из-за явления, именуемого «предварением равноденствий», на Северный полюс небесной сферы станет указывать вовсе не Полярная звезда, а Вега – но есть множество путей к концу и множество способов измениться, так что задачей Марко было служить пастырем, провожающим людей и вещи к достойному финалу и к правильным переменам. Целых девять лет.
И за эти девять лет он не потратил впустую ни единого дня, ни единого евро, не принёс ни единой напрасной жертвы. Несмотря на всю свою занятость, он даже умудрился втиснуть в этот период моменты чистого покоя, чистого веселья, передав, например, дочери свою страсть к морю – в Болгери, где, несмотря на тяжкие воспоминания, всё оставалось совершенно таким же, как сорок лет назад, – и горам: кататься зимой на лыжах, но не ради спортивных побед, как сам он мальчишкой (особенно если учесть, что он чаще проигрывал), а ради удовольствия отдаться полёту по лесной трассе, точно зная, как избежать травм; а летом бродить по тем же самым лесам, чего он мальчишкой никогда не делал, в надежде сфотографировать какое-нибудь дикое животное, подловив его в тот краткий миг, когда оно соизволит смерить человека взглядом, прежде чем отнести к разряду вещей категорически не интересных и, отвернувшись, сосредоточить своё любопытство на более важных творениях природы – покрытых мхом камнях, странных дырах в земле, опавших листьях. Адель же отплачивала ему тем, что росла здоровой и жизнелюбивой, успешно училась в тех же школах, где в своё время учился он, избегала неприятностей, в которые частенько впутывались её сверстники, и активно занималась спортом – впрочем, не самым привычным. Бросив фехтование, она посвятила себя чистому, несоревновательному атлетизму и направила заложенную отцом страсть к морю и горам в практики, наиболее чётко отражавшие её жизненную философию, – сёрфинг и скалолазание, к которым проявила недюжинные способности. Это позволило ей в совсем ещё юном возрасте пополнить ряды тех сообществ, из которых, однажды попав туда, уже никто не уходит, поскольку это сообщества по увлечениям, объединяющие любителей со всего мира – а Адель так и осталась любительницей – в поисках невероятных пляжей и скальных стен, огромных волн и крутых склонов, но прежде всего – избавления от обывательских забот, способного привить нашедшим его иммунитет к несчастью. Пока Адель не подросла, Марко из предосторожности сопровождал её в самые отдалённые и, вместе с тем, самые красивые места Европы – вроде Капо Манну, пляжа Ла Гравьер или Вердонского ущелья, – а после бродил весь день один, фотографируя животных или приглядывая издалека за этой шайкой-лейкой, вместе с которой его дочь убегала седлать волну или лазать по скалам, и время от времени присоединялся к ним за ужином, но чаще ужинал в одиночестве в каком-нибудь рекомендованном путеводителем местечке, ожидая, пока дочурка вернётся в отель типа «постель и завтрак», где они остановились, – и Адель всякий раз возвращалась, сама, без какого-либо принуждения, неизменно трезвая, вполне осознавая опасности, которые, как подсказывали её шестнадцать лет, всегда сопутствовали избытку свободы. |