| - Чума, - покачал головой Будылин, и протянул бумажку Туристу, - Возьми, парень, тебе пригодиться. Тот машинально взял купюру, аккуратно сложил ее пополам, расстегнул рюкзачок, застегнул рюкзачок. Он явно медлил с уходом.- А может у вас есть какая-нибудь плотницкая работа? Ну, там подновить забор, укрепить крыльцо. Я и баньку могу поставить, только тут помощник нужен. Но, если надо я могу поискать, говорят, тут где-то идет большое строительство, так что наверняка понаехало много желающих заработать.- Банька у меня есть - там и переночуешь, - сказал Будылин, как будто подумал вслух, - а утром позавтракаешь, и пойдешь искать работу. На станции тебе, Турист, делать нечего, там даже приткнуться негде.- Спасибо, только я не понимаю, почему вы меня туристом называете, я ведь никогда не ходил в походы, хотя всегда хотел путешествовать, идти за облаками и спать где ночь застанет, может прямо на траве.- Наверно потому, что ты сам, как трава - дождик намочит, солнышко обсушит и ты доволен.Сто лет назад тут, где теперь поселок, были одни еловые леса да болота. Ближайшее жилье располагалось за речкой - барская усадьба, где некогда мучительно переживал период полового созревания великий поэт.Потом всю землю в округе купила богатая вдова и меценатка Кирсанова. Ее муж помимо нескольких магазинов владел еще и роскошными банями, куда любили хаживать писатели, художники и актеры. Сама Кирсанова тоже не была чужда искусству, в молодости она играла в театре служанок. Вот она и задумала построить здесь дачи и сдавать их творческой интеллигенции, и даже договорилась со своим старинным приятелем - министром путей сообщения, чтобы вблизи поселка был полустанок.Богема жить колхозом не захотела, из людей, близких к искусству, дачу в поселке снимал только бухгалтер Румянцевского музеума. В остальных домах жили чиновники средней руки.После революции поселок стал вотчиной Большого театра. Рядом со скромными домиками тщеславной банщицы выросли терема теноров, чертоги дирижеров и шале балерин. Летом из распахнутых настежь окон лились волшебные звуки кларнетов, скрипок и фортепьяно. По вечерам на открытых верандах слышался смех небожительниц и звон бокалов. На эстраде у пруда Нейгауз играл мазурки Шопена и пела Нежданова. Об этом золотом времени сейчас напоминают только названия улиц - Рубинштейна, Глинки, Шаляпина...Тенора и балерины как-то незаметно растворились в массе родственников. Дачи и участки великих делились сначала между прямыми наследниками, потом между отпрысками наследников, и так до тех пор, пока не теряли своей дачной привлекательности, и не превращались просто в жилье для рабочих и служащих.Эти уже жили здесь постоянно, возводили русские печи в летних шале, обзаводились мелким рогатым скотом, копали огороды. На работу ездили в Москву, благо до города рукой подать, а по выходным устраивали у пруда гулянья с водкой, закусками и песнями под гармонь, которые часто заканчивались мордобоем.Новые времена здесь начались задолго до перестройки: сначала поле между поселком и бывшей барской усадьбой облюбовали торговые работники. Дачи директоров магазинов, товароведов и заведующих складами до сих пор поражают своей аскетичной архитектурой. Один весовщик с овощной базы построил себе огромный дом наподобие лабаза, всего с тремя окнами, а продавец из Елисеевского - нечто вроде силосной башни.Когда в поселке появились "новые русские", свободных земель по эту сторону железной дороги уже не было, и они стали осваивать леса по ту сторону. Их виллы с бассейнами и теннисными кортами составили как бы отдельный поселок с тем же именем. Кто-то из местных окрестил его Санта-Барбарой, но другим это показалось слишком сложным и они называли его просто Новой Кирсановкой.К тому времени только немногие аборигены имели работу в городе, а "новые" предпочитали нанимать иногородних и даже иностранцев. Один нефтяной король брал в охрану только китайцев, а алюминиевый магнат уборщиц и кухарок выписывал аж с Филиппин.Во время войны немцев остановили в десяти километрах от поселка. |
