— Извини, но под угрозой жизнь моего брата. И еще кое-что поставлено на карту. Как долго ты пробудешь в Чарлстоне?

— Недели две.

— Отлично. Ты сможешь найти нам еще пару помощников?

— Найду. Что ты задумал?

Филип коротко изложил свой план. Главное, чтобы Присцилла вовремя получила письмо, — так и хотелось Филипу еще раз переспросить насчет Шоу. Уж больно ему не понравились слова Мэйджи — «Едва ли».

У Филипа Моргана было всего семь дней. Ему оставалось только уповать на помощь Господа.

День, на который была назначена казнь Веселого Моряка, выдался ясным и солнечным. Джареда вывели из темной камеры на улицу, где его поджидала повозка. Яркий свет с силой ударил Джареду в глаза, и он с непривычки зажмурился.

Накануне к нему не допустили даже священника: пират ведь — это не человек, он сродни хищному зверю, а зачем зверю священник? Впрочем, Джареду так было даже лучше. Долгие годы он не молился Богу, и перед смертью не хотелось лицемерить. Скорей всего, он и без причастия попадет к Богу. Все, что Джаред думал сказать Ему и что мог услышать от Господа, куда лучше прозвучит при их личной встрече.

Когда Джареду помогали забираться в повозку, запряженную понурой клячей, — руки узника были связаны, — он вдруг спохватился, что представлял себе день смерти совсем иначе. Сидя в камере, он думал, что за час-другой до казни все ощущения станут более острыми, небо покажется более синим, воздух — более свежим, цветы будут благоухать сильнее, чем обычно, и все такое — ведь он увидит их в последний раз. На деле все получалось наоборот: его чувства притупились. В сырости и холоде камеры Джаред простудился, нос теперь был сильно заложен, и его решительно ничего не занимало — ему было трудно дышать.

Повозка, громыхая, медленно катилась по улицам Чарлстона. Из всех домов на улицы высыпали мужчины, женщины и даже дети — поглазеть на приговоренного к смертной казни пирата. Ни на одном лице Джаред не нашел к себе сострадания. Толпа глумилась над ним, осыпала его проклятьями, в лицо ему швыряли гнилые овощи и фрукты, его закидывали камнями. Правда, почти никто не попадал в цель, чему Джаред тихонько радовался, интуитивно боясь боли. Потом рассмеялся над собой: какая разница? Пройдет совсем немного времени, и он вообще перестанет что-либо чувствовать.

Повозка неуклонно приближалась к докам. Скоро вдали угрожающе замаячил силуэт виселицы. Еще немного — и лошадь уже прошла под ней, словно это была обыкновенная арка обыкновенного дома. Остановились прямо под виселицей. Джаред поднял глаза и увидел над головой веревку с петлей, свешивающуюся с перекладины.

Дюжий бритоголовый детина с волосатой грудью залез на повозку, накинул петлю на шею Джареда. Затянул поплотнее. Джаред и не шелохнулся. Он смотрел вперед, на целое море злых, возбужденных лиц; его смерть была для этих людей самым захватывающим событием дня. На вантах и мачтах пришвартованных в гавани судов гроздьями висели матросы, жаждавшие получше разглядеть происходящее. Джаред невольно пожалел, что не утонул во время кораблекрушения. Тучи, ветер и волны выглядели куда дружелюбнее, чем толпа, которая собралась посмотреть на его казнь. Дюжий детина сунул в связанные руки узника букетик цветов, коротко пояснив: «Традиция».

Приговор суда был зачитан громогласно, с пафосом — в предостережение тем, кого влекли соблазны пиратской жизни. Покорно дослушав его до финальной точки, дюжий детина слез с повозки и дал вознице знак трогать.

И тут началось. Возле повозки внезапно послышалась какая-то возня. Джаред повернул на шум голову — и был ошеломлен, увидев столь знакомых ему матроса с индейцем! Матрос, странное дело, был в монмутской шапке. Низко пригнувшись, он вцепился в возницу и умудрился столкнуть того с сиденья. Поводья теперь были в руках у матроса.