— Ммм…

Расправившись со стаканчиком, Леночка дожевала и вафельное донышко и протянула мне обе ручки.

Я достал платок и оттер с ее розовых пальчиков липкость и холод.

— Я не жадина, — сказала она с запоздалой обидой. — Я всем даю свои игрушки поиграть. А Мишка никогда не дает. А у него только и есть одна машина и два солдатика. А солдатикам Мишка руки отломал и сказал: они ранены в бою.

В парке имени Горького я когда–то впервые поцеловал девушку. Было лето после десятого класса, мы с приятелями чуть ли не каждый вечер ездили сюда в поисках приключений. И мы их находили. Еще бы не найти приключения стайке щенков, возомнивших себя мужчинами и без устали шныряющих по аллеям, втягивая чуткими ноздрями упоительные звуки вечерней жизни. На большой арене бесплатные танцы, играл духовой оркестр. Тут собиралась тьма–тьмущая народу, тут знакомились, договаривались о встрече, задирались, сводили мгновенные счеты. Тут однажды мне чуть не проломили череп железной трубкой. По всему парку катилась музыка, сверкали аттракционы, раздавались таинственные оклики, вспыхивали петарды. Каждый шаг по дорожкам отдавался в сердце знобящим предчувствием.

Парочки целовались на укромных скамейках, мы их безжалостно вспугивали. Мы хохотали без удержу, свистели, вопили и чувствовали себя непобедимыми. Нескучный сад темнел мрачной ямой, и оттуда, из травы, доносились какие–то мерные могучие вздохи. Казалось, там залегло грозное чудовище.

К середине лета компания наша стала распадаться: многие завели себе подружек, другие углубились в подготовку к экзаменам. А я почему–то остался в числе тех, кто упорно продолжал бесцельные изнуряющие прогулки. Мама была еще жива и здорова.

Однажды я высмотрел среди толпы девушку, которая была непохожа на других. Белая от белого платья, с белым узким лицом, она стояла одна–одинешенька возле помоста с оркестрантами и что–то разглядывала у себя под ногами. Я видел, что ее приглашали танцевать, но она не шла. Сложными кругами я приблизился к ней и возник за спиной. Оркестр наяривал свой обычный галоп, под который можно было танцевать что угодно. Рот мой пересох от волнения, когда я сказал: «Девушка, вы кого–нибудь ждете?» Она оглянулась с испугом, я увидел круглые пуговицы глаз, длинный нос и нежный овал щеки: все было прелестно.

Она была старше меня лет на шесть. Она усмехнулась. «Пойдемте!» попросил я, как просят милостыню. Мы танцевали подряд несколько раз, а потом гуляли по парку. Долго стояли над озерцом, где покачивались на черной воде неуклюжие лодки. От одного берега до другого — три взмаха весел. Она сказала: «Как чудно, и охота же людям!» Я сказал: «Да, вы правы». Мои руки помнили ее податливую спину, тяжесть ее гладкого тела. Я задыхался от возбуждения и ужаса. Язык мне не повиновался. Узкое лицо расплылось белым пятном, и некоторые ее слова я не понимал, отвечал невпопад. К одиннадцати парк опустел. Мы присели на скамеечку, и здесь я впервые поцеловал женщину. Я взял ее руками за плечи и притянул к себе. Нос ее уперся мне в щеку… «Ты очень красивая!» — сказал я наобум. Она засмеялась: «Уж, наверно, ты и не таких видел, да?» От гордости я вытянул шею, как гусь. О да! Я, разумеется, не сосунок.

Меня немного смущало, что от нее попахивает винцом. Впрочем, какое это имело значение. «Может быть, завтра куда–нибудь сходим вместе?» — предложил я. «А у тебя деньги есть? Ты кем работаешь?» — спросила она. «Никем пока. Приглядываюсь». «А-а!» — сказала она. По дорожкам ходил сторож в сопровождении милиционера и гнусаво выкрикивал: «Парк закрывается. Попрошу!» Я повел подружку к выходу, бережно обнимая за плечи… Возле бильярдной стояла группа офицеров, человека четыре, молоденькие.